Ларри Портер крепко держал Долорес за руку, когда они спускались по трапу в аэропорте Лас-Вегаса. При этом он улыбался от уха до уха.

Аэропорт оглушал звоном игровых автоматов, гудением кондиционеров, объявлениями диспетчеров.

— «Дворец Цезаря», — сказала Долорес таксисту. Машина помчалась по Стрипу сквозь многоцветие вечерних огней — вспыхивающих, подмигивающих, пылающих, закручивающихся в спирали, взвивающихся гигантскими ракетами, параболами, гиперболами, пунктирными эллипсами и изукрашенными шпилями.

— Самый волнующий миг моей жизни, — прошептал ей Ларри. — Я люблю тебя, Долорес!

— И я люблю тебя, мой милый, — ответила она. — Люблю навеки.

Холл «Дворца Цезаря» кишел шлюхами и гангстерами, сальными сутенерами и дельцами в строгих костюмах, старыми дамами в нейлоновых платьях в цветочек, профессиональными игроками и просто жульем. Народ толпился у рулетки, у карточных столов, у игры в блэк-джек и игровых автоматов.

Долорес и Ларри получили номер как муж и жена. Через несколько минут они подтвердили свои отношения.

— Мне здесь уже надоело, — заявила Долорес после достаточно скучной ночи. — Поедем во Флориду!

Они успели на послеполуденный рейс на Майами. Там они разместились в «Фонтенбло», Долорес сделала еще ряд покупок и заставила Ларри сходить в банк и показать ей документы, доказывающие, что Натан Уинстон приходится ему отцом.

— Добрый день, — запел сахарный голосок на другом конце провода. — Национальные авиалинии к вашим услугам! Наши телефоны сейчас, к сожалению, заняты, поэтому просим вас подождать минутку, и мы обсудим с вами ваши планы путешествия.

Минутка прошла, и Долорес заказала себе билет на Нью-Йорк.

Ровно через шесть часов ее такси остановилось перед роскошным домом, где проживал Натан Уинстон.

Дворецкий Освальд проводил ее мимо коллекции картин Брейгеля в кабинет, где размещалась коллекция шумерских статуэток с узловатыми выбритыми головами и коллекция микенских богинь со змеями. Натан Уинстон ожидал ее, сидя на лимонно-желтом диване.

Он почти не изменился. Все та же рослая и крепкая стать, грива седых волос, стиснутые кулаки, неулыбчивый рот, уголки которого, правда, опустились ниже, чем раньше. Римский нос, так похожий на нос Ларри, еще сильнее покраснел и припух от очередной простуды.

Долорес предъявила ему конверт с документами.

— Здесь ксерокопии, — отметила она. — Я владею оригиналами, которые сейчас находятся на хранении в «Морган Гаранта». Это стоит полмиллиона. Можно в ценных бумагах.

— Я вижу, ты не изменилась, — сказал Натан. — Самая ловкая хищница во всем городе.

— Не только в этом городе, но и в ряде других, можешь не сомневаться!

Долорес позволила себе хихикнуть.

Натан смотрел на нее непроницаемыми глазами.

— Ну а если я откажусь? Долорес пожала плечами.

— Это твои похороны. Я в предвыборной кампании не участвую. Тебе решать. Это ты знаешь, стоит ли того твоя политическая карьера, твое будущее, твоя жизнь. Впрочем, возможно, ты считаешь, что твоя жизнь уже закончена? Я-то тебе еще тогда сказала, что ты человек конченый. Помнишь?

— Помню, — сказал он с ненавистью.

— Но, видишь ли, ты оказался более живучим, чем я предполагала. Ты, может быть, и тухляк, Натан, но за жизнь ты цепляешься здорово, так что если ты рассчитываешь еще по-брыкаться некоторое время, если тебе еще важны политическая репутация и слава, уж не говоря о твоем бизнесе, тогда ты мне заплатишь. Тут нет вариантов.

Натан побагровел:

— Что ты сделала с моим сыном, тварь?

— Если уж кто не имеет права выступать в защиту сына, так это именно ты, гладкий ты сукин сын, старый пердун!

У Натана колени ходили ходуном.

— Я слышал, у тебя ребенок, — прошипел он, — мне жалко этого беззащитного ублюдка, который не просил, чтобы его вытащили на свет. Ему, бедному, еще предстоит узнать, какая дрянь его мамаша. Кстати, что ты сделала с маленьким сукиным сыном? Спустила в унитаз? Или он пока жив и ты его прячешь?

— К твоему сведению, у меня прелестная дочурка — само очарование, — высокомерно ответила Долорес. — За ней присматривает квалифицированная няня. Не то чтобы это имело хоть какое-то отношение к предмету нашей беседы, но раз уж ты спросил, я думаю, что будет лучше, если ты получишь ответ.

— Допускают ли Генри Гаупта к ребенку? Он видится со своей дочкой? Или это не его дочка вообще? От кого у тебя ребенок? От очередного французского кобелька?

У Долорес сузились глаза.

— Вот что, Натан. Я сюда пришла не для светской беседы и не для того, чтобы рассказать о себе. Я пришла с конкретной целью. Ты выслушал мои условия, так что теперь решение за тобой — можешь принять их или отвергнуть. Я готова дать тебе сорок восемь часов на размышление. Ты можешь либо внести выкуп в «Морган Гаранти», либо приготовиться к перворазрядному скандалу. Выбирай.

Сорок восемь часов спустя условия Долорес были выполнены.

Еве казалось, будто она вышла на свободу после длительного тюремного заключения — жизнь начиналась снова! Она наняла для Эндрю няню, которая присматривала за малышом несколько часов в день, а сама моталась с утра до вечера. Собеседования, утомительные съемки для каталогов — Ева бралась за любую работу. Она выматывалась до предела, но и заработать могла до двухсот — двухсот пятидесяти долларов в сутки. Ева считала, что ей сам Бог посылает все это, учитывая, что потиражные почти совсем иссякли. Однако в агентстве Еву заверили, что в ближайшее время восстановится ее былой рейтинг — агентство трудилось над этим.

Опять началась круговерть приемов, коктейлей, премьер и прочего — Ева получала больше приглашений, чем могла использовать.

С Брюсом Форменом она познакомилась на одном из светских приемов с коктейлями. Это его фирма, «Формен-Уоршэм», производила крекеры «Тайк-э-Крэк», реклама которых включала в себя и телеигру — ту самую, что Ева вынуждена была оставить из-за беременности. Когда она участвовала в ней, Брюс был для нее только именем, которое окружающие произносили с благоговейным страхом. Теперь их познакомили, и Ева с удовольствием отметила, что он ей приятен: его рукопожатие оказалось твердым и дружелюбным, разговаривая, он смотрел в глаза собеседнику, к тому же от него пахло очень изысканным лосьоном.

Ева обрадовалась, когда Брюс попросил ее на другой день зайти к нему в контору.

— Есть кое-что. Возможно, это вас заинтересует.

Контора Брюса Формена была обставлена дорого и в спортивном вкусе — на стенах, обшитых сосной, было развешано множество литографий с лошадьми, бегами и прочим. Брюс усадил Еву напротив своего письменного стола в кресло, обтянутое белоснежной кожей, и углубился в изучение ее альбома.

— Превосходные фотографии, — оценил он. — Вы очень фотогеничны.

— Благодарю вас. Я вижу, вы любите лошадей?

— Породистые лошади — мое хобби, — подтвердил он с довольной улыбкой. — Я, кстати, только что вернулся из Саратоги, где была ярмарка однолеток. А во время сезона я регулярно бываю на бегах.

Ева отметила, что при разговоре он слегка выпячивает губы, будто складывая их в «о» — это придавало ему вид капризничающего ребенка.

— Я, собственно, вот зачем вас пригласил: вы помните вашу работу в рекламе крекеров?

— Конечно.

— Я несколько раз видел эту рекламу по телевидению. Вы отлично смотрелись.

— Благодарю вас.

Ева как завороженная наблюдала за плавными и ловкими движениями его крупных кистей. Ей нравилась его обезоруживающая улыбка, которой он как бы подчеркивал интерес к тому, что собирается сказать она, но в то же время и значительность своих собственных слов.

Брюс помолчал, потер ладони и спросил:

— Вы не хотели бы возвратиться в телеигру?

— Вы серьезно? — ахнула Ева.

Знал бы он, насколько она нуждается в регулярных денежных поступлениях. Брюс улыбался:

— Та девушка, которую мы пригласили после вашего ухода, теперь беременна, так что между вами двоими возникло нечто наподобие карусели.