— Да? — спросила Ева.
— Позвольте мне объясниться. Я уже упоминал о четырех ритмах жизни. Живая клетка растет, расцветает, набирает силы, достигает зрелости и отмирает. То же происходит и в человеческой жизни, иной раз этот процесс вмещается в краткие мгновения, поистине в секунды. Но от нас самих зависит, сумеем ли мы восстановить естественный ритм жизни, который, как я уже сказал, проявляется лишь в условиях напряженности. Только сладчайший экстаз извращенности позволяет разуму ослабить контроль и дать проявиться природным силам. Великий секрет заключается в том, чтобы создать напряженность, которая и приводит к кульминации. Как это достигается? Я вам скажу: нам требуется создать течение. Для этого необходим канал: два человека в совершенной гармонии, жаждущие одного и того же, в равной мере подготовленные к этому. Именно в этой роли я вижу вас, моя дорогая, вы тот сосуд, то средство, которое способно дать мне озарение, я же могу дать его вам. Как упоителен союз, ожидающий нас! Вы помните, я говорил о красоте низкого. Сколь оно прекрасно и порочно, это тайное медлительное нарастание, одновременно неподвижное и беззвучное, — предвечная тишина, благословенный покой.
Джефри говорил все тише, все тише. Ева еле слышала его.
— Да, так, как шепот… Ш-ш-ш… Пустота, ничто… Ничто… Тишь, пока не врывается насилие!
Голос Джефри загремел:
— Разнузданное, ненасытное, жуткое, прекрасное — в нем все! Суть мироздания! Великий дух свободен наконец!
Он обмяк и заморгал.
— Но для пробуждения природных сил необходим канал, сосуд. Дремлющий дух должен пробудиться и пробуждаться медленно и неприметно, поднимаясь по спирали, будоражимый непорочной извращенностью. Великая природная сила откликается только на низкое, ничто, кроме низкого, не в состоянии пробудить природу.
Ева посмотрела на часики. Скоро восемь, что почти сразу было подтверждено всей коллекцией часов с кукушками: они закуковали, защебетали, множество птичьих головок разом выскочили из окошек. Когда они возвратились в свои домики, Джефри заговорил:
— Это, разумеется, единственное в своем роде служение, даже, я бы сказал, привилегия, которую может даровать человек человеку. Привилегия, предполагающая полное взаимопонимание. Ничто не подходит для церемонии инициации более, чем европейский климат, в особенности климат Средиземноморья. Вы могли бы найти время в октябре, чтобы сопровождать меня в поездке по Европе?
— Видите ли, — Еве ужасно не хотелось разонравиться Джефри или показаться ему недостаточно современной, — мне же надо работать.
Джефри отмел это соображение изысканным жестом.
— Чем соблазнить вас? Безделушками, украшениями, нарядами? Вам надо лишь выразить желание — и оно будет удовлетворено. Каким вы видите ваше вознаграждение?
— Октябрь как раз лучшее время для коммерческой рекламы.
— Я понимаю. Вознаграждением должна бы стать военная добыча! Денежные дела подчас вынуждают нас на некоторую неделикатность, не так ли? Ну что же, дорогая, не будем чиниться — сколько?
— Простите? — Ева уже ничего не понимала.
— Сколько? Вы не должны нести материальных потерь и позаботиться об этом — мой долг.
— Ноя…
— Позвольте в таком случае поискать более приемлемую форму для наших переговоров, какую сумму должны составить ваши потери, разумеется, если вы принесете себя в жертву и оставите на время сей брег! Я фигурально говорю о принесении себя в жертву, ибо скоро вы поймете, что должны быть вечно благодарны мне — до конца ваших дней! О, сладость удовольствия! Золотые мгновения блаженства, познания порочного, абсолютно низкого, что и составляет подлинную натуру человека. Я буду учить вас, я научу вас всем извращениям.
Джефри поглядывал на Еву с высокомерной снисходительностью.
— Видите ли, дорогая, сосуд изнашивается, его хватает на год-другой, а затем он нуждается в замене. Именно такова ситуация, в которой я сейчас нахожусь. Мужчина должен менять женщину раз в два года, как автомобиль. Конвейерная система. Велика потребность мужчины в молодости, в обновлении, в переменах — отсюда и сравнение женщины с автомобилем.
— Если вы говорите, что мужчине нужна новая женщина каждые два года, что мужчине нужна молодость, то, как же насчет женщины? Я хочу спросить: с ней-то что происходит, в конечном счете?
— Sic transit gloria mundi[8], — Джефри вскинул руки к потолку в стиле рококо.
— Это по-французски?
— Нет, моя радость, это латынь. Вы ведь, кажется, католичка?
Он не стал дожидаться ответа и продолжил, развивая свою мысль.
— Другие не смогут дать вам того, что могу дать я. Другие будут стремиться войти в вас. Они сделают вас рабыней этого греха, противоестественного греха половых сношений, развив в вас тягу к фаллическому проникновению. Этого никогда не будет со мной, ибо я следую путем Д'Аннунцио. Мой пенис священен и не подлежит осквернению женским лоном. Мой пенис более чем священен — он должен быть оберегаем от скверны. Вот почему я не могу допустить его соприкосновения с женским лоном, с грязью, ибо женщина грязна, в ней грязная пещера. Она не смеет грязнить меня, напротив, я желаю еще больше загрязнить ее — и тем самым повести к освобождению и себя, и ее. Как я уже вам говорил, мой пенис чересчур священен для этой цели. Пенис может быть использован лишь в ритуальном действе с членом Братства Левой руки — лишь в этом случае допустимо проникновение. Но это не имеет отношения к вам. А потому вернемся a nos moutous[9]. Давай же, «о нежная Елена, бессмертие даруй мне поцелуем!» Марлоу понимал. Д'Аннунцио понимал и Элеонора Дузе тоже понимала, ибо сделалась освобождающей силой для Д'Аннунцио. Этого же искал доктор Фауст в Елене Прекрасной: «Не ее лицо заставило отплыть армады кораблей?» И я был так же потрясен, впервые увидев вас. Предощущение возможности увлечь пороком, готовность принять порок, свойства подлинной vicieuse, голод демимонденки и ее тяга к жизни и к любви — и чистота, с которой она к ним тянется. Мне ведь необходима чистота, вы это понимаете? Однако чистейшая из девственниц подчас недостаточно чиста для меня. Мне необходимо губить чистоту, уничтожать ее, тем самым освобождая и ее, и себя.
Ева пропустила мимо ушей половину из того, что говорил Джефри. Она силилась сообразить, что значит это Братство Левой руки.
А Джефри не останавливался:
— Я понял себя, я разобрался еще в студенческие годы в Гарварде. Мне известно, что я — Медуза, что вы тоже Медуза и все люди — Медузы. Это скрытая сторона нашего бытования, которую мы прячем, на которую боимся взглянуть. Я же, в отличие от многих, взываю к Медузе. Я пробуждаю ее в себе, я приветствую ее пробуждение. И я без страха смотрю в лицо ей. Но есть только один-единственный способ призвать Медузу — и она откликается на призыв: надо влиться в четыре естественных ритма жизни через застывшее напряжение, через состояние пассивного участия, которое постепенно переходит в активное напряжение. Этому великому искусству я готов обучить вас. Знание жизненных ритмов может стать апофеозом вашей жизни, вашего сегодняшнего ничтожного существования на планете, этой коротенькой вспышки между двумя вечностями. Ибо в самой потаенной сути человека прячется чувство сексуальной вины, вы католичка, поэтому, если угодно, можете звать это первородным грехом. Человек в ужасе отшатывается от осознания этого. Истина ускользает от него. Я не боюсь, я встречаю лицом к лицу истину, которая и есть я, мое сексуальное я.
Джефри допил шерри и подошел к бару налить себе еще.
— Могу ли я предложить вам шерри? — спросил он.
— Нет, спасибо!
Джефри опять расположился на диване.
— Я готов изложить вам мою теорию катарсиса. Цивилизация слишком долго развивалась в пробирке, но теперь в нее вторгаются безумие и жестокость, освобождая человеческий дух, столь длительное время томившийся в заключении. Это здоровый признак: чем больше насилия, тем лучше. В нем наше очищение, оно дает нам равновесие и покой, черпаемые из нашей другой натуры, из нашей темной сути, из Медузы. Я один из немногих, кто понимает это, кто знает секрет, способный освободить человека. Это тяжкий секрет, ибо знание требует ответственности, оно ведь должно быть использовано. Я обременен, обременен душой, чье знание очень велико. На меня легла тяжесть истины.
