Один из них дебютировал в качестве солирующего пианиста с Бостонским симфоническим оркестром 12 октября 1957 года.

Впрочем, тот Дэнни Росси, который, слегка волнуясь, подходил к роялю в зале, заполненном почтенной публикой, сильно отличался от юного очкарика, который уезжал из «Элиот-хауса» этой весной.

Он больше не носил очков.

Но не потому, что у него улучшилось зрение, хотя на внешности это отразилось потрясающе. Подобной метаморфозой он обязан словам, которые обронила одна влюбленная в него почитательница из числа девиц, работавших летом в штабе Тэнглвудского фестиваля. Обратив внимание, что он никогда не снимает очки, даже когда они ему не нужны, девушка отметила, как привлекателен пронизывающий взгляд его серо-зеленых глаз и как жалко, что он прячет их от публики за стеклами очков. На другой же день он отправился в город и подобрал себе контактные линзы.

Едва Дэнни вышел на сцену «Симфони-холла», он сразу же ощутил, как права была его подружка, когда давала ему свой совет. Сквозь вежливые, дружеские аплодисменты он услышал одобрительные возгласы: «Смотри, какой симпатичный!»

Его выступление было почти безупречным. Он играл очень эмоционально. А при заключительном аккорде уронил голову, и несколько прядей упали ему на лоб.

Зал устроил ему овацию.

Как долго длились аплодисменты, он не заметил. По правде говоря, восторженное обожание публики просто захлестнуло его, как волной, и он совершенно утратил чувство времени. Он мог бы стоять так на сцене вечно, если бы не Мюнш, который дружески приобнял его за плечо и повел за кулисы.

Едва он добрался до своей уборной, как появились родители. А потом, следом за ними — журналисты: словно новые планеты, они неотступно кружили вокруг звезды первой величины по имени Дэнни Росси.

Сначала они засверкали вспышками, когда он пожимал руку Мюншу. Затем несколько раз его фотографировали рядом с мамой и папой. Потом — серия снимков с признанными деятелями музыкального мира, многие из которых специально приехали на концерт из Нью-Йорка.

В конце концов даже Дэнни все это надоело.

— Эй, ребята, — взмолился он, — что-то я утомился. Представьте себе, я же совсем не спал накануне. Можно, я попрошу вас собрать свои вещи и уйти? Если вы, конечно, получили все, что хотели.

Большинство представителей прессы остались довольны и собрались уходить. Но один из фотографов догадался, что единственный снимок, который, несомненно, привлек бы внимание читателей, еще не сделан.

— Дэнни, — воскликнул он, — а как насчет фотографии, где ты целуешься со своей девушкой?

Дэнни взглянул в угол комнаты, где Мария, скромно одетая, пряталась все это время. (Ему пришлось чуть ли не за месяц до концерта начать уговаривать ее прийти в «Симфони-холл», просто как «друг».) Он махнул ей, чтобы она вышла вперед. Но девушка покачала головой.

— Нет, Дэнни, пожалуйста. Не хочу, чтобы меня фотографировали. Кроме того, это же твой вечер, а я здесь нахожусь просто как слушательница.

Разочарованный вдвойне, поскольку ему хотелось, чтобы весь мир увидел, какая рядом с ним привлекательная девушка, Дэнни молча согласился с ней и заявил журналистам:

— Она еще не привыкла. В другой раз, ладно?

Нехотя «четвертая власть» удалилась. А семья Росси и Мария направились к лимузину, чтобы проехать в отель «Риц», где администрация «Симфони-холла» забронировала для них номер.

Дэнни ехал в гостиницу как во сне. Утонув в мягких кожаных подушках персонального лимузина, он то и дело повторял про себя: «Невероятно, я — звезда. Звезда, черт бы меня побрал».

Дэнни не знал, что испытает подобную эйфорию, поэтому заранее предупредил родителей, чтобы они не готовили большого приема. Он думал, что после концерта будет пребывать в печали, тоскуя по человеку, без которого он не смог бы добиться такого успеха. Однако после оваций, которые все еще звенели в ушах, он будто захмелел и какое-то время не мог думать ни о ком — только о себе.

Мюнш и концертмейстер оркестра опрокинули по бокалу шампанского и довольно быстро удалились. На следующий день им предстояло играть дневной концерт, поэтому они торопились домой, чтобы успеть отдохнуть. Директор-распорядитель Бостонского симфонического оркестра привел с собой одного очень примечательного джентльмена, которому не терпелось переговорить с Дэнни именно сегодня, не дожидаясь завтрашнего дня.

Этим неожиданным гостем оказался не кто иной, как господин С. Харок собственной персоной — самый знаменитый во всем мире устроитель концертов. Он сказал молодому пианисту не только о том, как восхищается его исполнительским мастерством, но и что он будет чрезвычайно рад, если Дэнни позволит его агентству представлять свои интересы. Более того, он пообещал Дэнни, что уже в следующем году у него появится возможность играть с крупнейшими оркестрами.

— Но, мистер Харок, я же совершенно неизвестен.

— Ах, — улыбнулся старик, — зато я хорошо известен. И что еще важнее, все директора симфонических оркестров, с которыми я обязательно свяжусь, доверяют своему слуху.

— Вы хотите сказать, будто сегодня кто-то из них присутствовал в зале?

— Нет, — улыбнулся Харок, — но мэтр Мюнш подумал, что было бы полезно записать сегодняшний концерт на магнитофон. С вашего позволения, я мог бы очень хорошо использовать эти пленки.

— О боже…

— Как дела, мистер Харок? — вклинился в разговор Артур Росси. — Я — папа Дэнни. Если желаете, мы могли бы утром вместе позавтракать.

Дэнни метнул на отца испепеляющий взгляд, после чего снова повернулся к импресарио.

— Весьма польщен, сэр. Может быть, мы могли бы поговорить об этом в другой раз…

— Конечно, конечно, — произнес Харок с восторгом. — Мы поболтаем обо всем, когда вы будете посвободней.

Затем он вежливо пожелал всем спокойной ночи и ушел вместе с директором оркестра. Теперь их осталось только четверо: Дэнни, его родители и Мария.

— Ну вот и хорошо, — шутливо сказал Артур Росси, улыбаясь Марии, — остались только итальянцы.

Он избегал взгляда Дэнни, ибо знал, что недавно зашел слишком далеко, переступив черту, которая определяла новые границы их отношений «отец — сын». И он боялся гнева Дэнни.

— С позволения всех присутствующих, — произнесла Гизела Росси, — я бы очень хотела предложить тост и выпить за того, кто присутствовал на сегодняшнем концерте незримо — не телом, но душой.

Дэнни кивнул, и все подняли свои бокалы.

— За Фрэнка Росси… — начал было отец.

Но тут же осекся, поскольку услышал, как его младший сын прошептал, едва владея собой:

— Нет, папа, не в этот вечер…

Наступила тишина. Затем миссис Росси негромко произнесла:

— Светлой памяти Густава Ландау. Помолимся, чтобы Господь позволил музыке, которую играл сегодня Дэнни, достичь небес и этот славный человек мог бы гордиться своим учеником.

Они выпили.

— Это учитель Дэнни, — сказала миссис Росси Марии.

— Я знаю, — мягко ответила она. — Дэнни рассказывал мне о том, как он… любил его.

Внезапно все замолчали, поскольку никто не знал, что сказать.

Наконец Мария снова заговорила:

— Не хотелось бы портить сегодняшний вечер, но, кажется, уже поздно. Думаю, будет лучше, если я возьму такси и поеду в Рэдклифф.

— Если подождешь минутку, — предложил Дэнни, — я с удовольствием отвезу тебя и потом попрошу водителя на обратном пути подбросить меня до «Элиота».

— Нет-нет, — запротестовала она. — Я хочу сказать, администрация оркестра предоставила тебе такой шикарный номер. Насколько приятней тебе будет отдыхать здесь, чем на металлической кровати в Гарварде.

Мария вдруг немного смутилась — ей показалось, что ее последние слова могут быть истолкованы неверно. А вдруг старшие Росси догадаются, что она бывала в комнате у Дэнни?

В любом случае, она этого так и не узнала, ибо Артур и Гизела попрощались и отправились к себе в номер, который находился на том же этаже, чуть дальше по коридору.