Повторным? Ну, нет, это всего лишь программа-минимум. Только выучив наизусть все 344 страницы, мы достигнем душевного комфорта и уверенности, что ни одно слово, фраза или абзац никогда не исчезнут из нашего поля зрения, и мы в любой момент сможем наслаждаться столь блистательными фразами, как: «Вертя пустой стакан, он сообразил, что ничего не чувствует и не думает». Тонкими наблюдениями: «Мы живём в стране, где каждый выдаёт себя за другого. Подлецы изображают святых, а шлюхи притворяются монахинями». Восхищаться знаменитой уже крылатой фразой, безошибочно описывающей состояние умов «хозяев этого мира», на пути у которых встал некий Богатырович, шеф самой крупной польской газеты. «Они признавали, что в нём воплощёна непобедимая стихия истории. Они напоминали женщин, которым он неожиданно в момент первого поцелуя совал руку между ног». Вчувствоваться в метафоры: «Новак вскочил с кресла и начал ходить перед камином всё быстрее и быстрее. Его лицо исказилось, как морда готового укусить животного».
Литературные перлы Вольского
Перефразируя слова Вольского относительно Земкевича, можно сказать, что и Вольский писание своего романа мог бы прервать в любом месте, и произведению это не повредило бы. Уже начало его приводит в такой восторг, что зарождается опасение — а ну как не справимся, ибо эта книга выше наших способностей восприятия. Вольский — небывалый виртуоз слова, и мы смело можем сказать, что легендарный некогда стилист Владислав Махеек ему в подмётки не годится. Вы только взгляните: «Но было в его взгляде любопытство лакомки. Так ребёнок смотрит на вкусное пирожное или… леопард на антилопу. Я понятия не имел, что могу стать этой антилопой». Или: «Нет человека, более ослеплённого любовью, чем влюбленный мужчина. Нападающий носорог или старая, ослепшая акула по сравнению с ним обладают соколиным зрением». И ещё: «Пелена с его глаз спала с быстротой автоматной очереди». Или вот это: «Снег продолжает падать, покрывая газоны белым саваном, но, ложась на тротуар, немедленно тает, превращаясь в неприятную слякоть».
Но если бы, например, в эту минуту автор отложил перо, разве могли бы мы без устали возвращаться к этим дивной красоты образам, которые всё-таки были созданы? Как этот хотя бы: «Слёзы лились по её морщинистому лицу, как два хрустальных водопада».
К счастью, Вольский перо не отложил, и благодаря этому мы имеем такие литературные перлы, которых не постеснялись бы Овидий и Влодзимеж Сокороский: «А потом чмокнула, словно ребёнок, мою готовую к прыжку кобру в самый её одинокий глаз. Змея взорвалась. И всё было кончено». «Интимнейший регион Дороты оставался не захваченным, словно резинка её трусиков была, по крайней мере, линией Мажино». «Я не терял надежды, что, в конце концов, моя позиционная война придёт к победному концу. Что, говоря военным языком, я захвачу Бранденбургские ворота и воткну там своё победное древко». «До сих пор линия трусов определяла минное поле, куда сапёра пускали редко и ненадолго, в тот вечер трусики исчезли, как европейские границы в силу Шенгенских договорённостей». А это просто лишает рассудка: «Так что я смело пошёл дальше, к чудной долине тьмы, таинственного запаха, древнего инстинкта, в которой всё начинается и ничто не кончается».
Изысканный стиль Вольского, говоря военным языком, это лишь блистающая броня танка, мотором которого, однако, является сюжет, неудержимо стремящийся вперёд. Поэтому ни в коем случае не удивляет оценка Марека Новаковского: «Прекрасная книга. Затягивает, как водоворот». Или Мацея Рыбиньского: «Мартин Вольский в своей наилучшей форме! Роман — как кусок сотового мёда, многослойный. (…) Бессонница обеспечена».
Он написал всего 337 страниц.
Ясное дело, мы не станем отнимать у читательской массы безумных эмоций, которые сопровождают чтение, и раскрывать детали сюжета этого куска мёда, многослойного, а тем более сообщать поразительный финал.
Так вот, злым духом, который бродит по страницам романа, является писатель Барский, великий моральный авторитет, в прошлом — известный диссидент, КОРовец, участник предательского Круглого Стола, сенатор, бесспорный кандидат на Нобелевскую премию. Проблема в том, что он любимчик «Газеты Выборчей» и лауреат премии «Нике», что автоматически вызывает подозрения у двух историков, доцента из Польской Академии Наук и его аспиранта из Института Национальной Памяти, Адася. Это многообещающий учёный, потому что у него видения. Его отец однажды ночью во время военного положения был уведён в неизвестном направлении, и Адась при помощи видений и телепатии устанавливает, что отца до сих пор удерживают в России.
Вроде бы страшно подбираться к Барскому, но доцент сам себя ободряет: «Чего ты боишься, идиот? Военная Служба Информации распущена. Оставшихся агентов ждёт разоблачение, уже полгода правят правые, крепко держа в руках силовые министерства». И, наконец: «Времена меняются, и у «Газеты Выборчей» уже нет монополии на провозглашение авторитетов». Оба исследователя быстро выясняют, что Барский, во-первых, воровал чужие рукописи и идеи и издавал под своим именем, что, как известно, известный метод всех будущих салонных моральных авторитетов, а во-вторых, он — давний агент спецслужб, вследствие чего любой критик, который сомневался в его величии, терял работу. Хуже того, любой человек, заинтересовавшийся этим авторитетом, терял не только работу, но и жизнь.
Проблема у историков в том, что на подозреваемого Барского нет никаких документов, даже его личные данные были идеально вычищены перед самым военным положением. Это не обычный агент.
Почему Барский не обычный агент? Почему его досье не сохранилось в ИНП? Потому что КГБ, в 1981 году предвидя, что к власти придут братья Качиньские, предназначило его на специальное задание. Этим занимается генерал НКВД, который был любовником матери Барского в ту пору, когда она была в ссылке на Востоке во время войны. Обладая душою широкой, как украинская степь, он полюбил также и находящегося вместе с нею в ссылке крошку Барского и долгие годы покровительствовал ему в карьере агента спецслужб. Перевербовать Барского помогает внук генерала с британским паспортом и хитроумно позаимствованной у жены фамилией, Вроняк. Настоящая фамилия, Фельштайн, вызывает плохие ассоциации. Фельштайн, который в Варшаве живёт в окружении министров из Канцелярии президентов Валенсы и Квасьневского, является владельцем медиа-концерна, подлецом, замешанным в топливную аферу и одним из самых богатых поляков. Он оказался в Варшаве в 80-е годы и сделался знаменит прекрасными контактами с советским посольством. Он обеспечивает Барскому Нобелевскую премию и экранизацию его романа в Голливуде с заранее гарантированным Оскаром. Встречу на Кубе писателя с генералом устраивает некий Розенкранц, с 1956 года литературный агент в Германии, который после войны был судьёй военного трибунала, выступая под фамилией Ружицкий. Барский узнаёт от генерала, что все касающиеся его документы исчезли из архивов спецслужб, а сам он может спокойно ждать будущих приказов.
Об этом доцент узнаёт в самом конце. Пока что он ведёт расследование, потому что убита его девушка, которая слишком много знала. Он подозревал, что юную искательницу приключений связывало с Барским чистейшее чувство, но оказалось, что она просто была его дочерью, неожиданным результатом контактов с офицером спецслужб, которая была его непосредственным начальником. Эта офицерша, впоследствии пенсионерка-нотариус, тоже играет свою роль в сюжете. Тут события развиваются стремительно, а когда старушка собственноручно убивает всех обученных ОМОНом восточных десантников, включая и великана с УЗИ, которые присланы, чтобы ликвидировать слишком любознательных доцента и аспиранта, сам Вольский на миг теряет бдительность и устами своего героя выражает наивысшее признание ветеранам с Раковецкой: «Впервые я тепло подумал о старых кадрах бывшей Службы Безопасности».
