По распоряжению герцога у грот-мачты навели порядок, принесли письменные принадлежности и организовали нечто вроде пресс-центра – если мыслить современными категориями. Гугенот, Рауль, Вандом, де Сабле и прочие знатоки латыни собрались под тентом и принялись за работу. Ролан было предложил свои услуги, но его капитан отослал, решив до поры до времени не травмировать психику мальчика трагической информацией. Так прошло несколько часов. Герцог объявил перерыв, пока его команда работала, он покуривал свою трубку. Он забрал у ошалевших от латыни Пиратов бумаги и заявил, что на сегодня достаточно. Обеспокоенный отсутствием де Невиля Рауль отправился его искать и узнал от вездесущего Гримо о недуге несчастного барона.

– Допился, – проворчал Рауль, – Так я и знал. Такие возлияния добром не кончатся.

Он прихватил пакет апельсинов и пошел проведать страдальца. Зрелище было трагикомическое. Оливье лежал, скрестив руки на груди, скорее зеленый, чем бледный. Увидев Рауля, он взглянул на него с отчаянием умирающего. А Рауль еще не вполне опомнился от своей латыни. Барон, заметив, что его друг вошел с грустной миной, жалобно застонал и протянул руку навстречу вошедшему.

– О, друг мой, – простонал де Невиль, – Видимо, я умираю. Мне так плохо, так плохо! Ваще…! – и с уст страдальца сорвалось крепкое словечко.

– Бедняга, – сказал Рауль, искренне сочувствуя страждущему, – он-то помнил свое отвратительное самочувствие утром после первого ''шторма'', – Не горюй – наш милейший док Дюпон поставит тебя на ноги!

– Скорее в гроб вгонит! – простонал де Невиль, – Лучше не говори об этом палаче! Если бы ты знал, что я пережил за эти часы! Нечто вроде пытки водой! Не смейся, Рауль, зря ты смеешься! Воистину я пережил эту пытку! А господину Дюпону угодно называть это ''промыванием желудка''.

– Потерпи, мой бедный друг, это необходимо при отравлениях, – мягко сказал виконт – он пытался постигнуть хотя бы азы медицины по традициям рыцарей Госпиталя, – Я посижу с тобой и постараюсь утешить.

Он присел на постель де Невиля.

– Не утешай меня, дружище, я умираю, я знаю это, – Оливье закатил глаза и, когда Рауль осторожно коснулся его плеча, устремил на него взор великомученика, – Я понял это по твоему расстроенному лицу. Ты смотрел на меня как на умирающего. Наверно, скоро уж агония начнется…

Рауль улыбнулся – на этот раз искренне.

– Вовсе нет!

– Как же нет – ты вошел с похоронным видом. О, Рауль, я без пяти минут покойник! И ведь до чего обидно – не суждено моим бренным останкам даже в фамильном склепе упокоиться, рядом с предками. Зашьют в мешок и выкинут за борт, так ведь в море с покойниками поступают.

– Вздор! Ты совсем не так плох! Тебе еще жить да жить.

– Не утаивай от меня правду. Я-то тебя хорошо знаю – у тебя всегда все на лице написано. Я все понял… У них и мешок, наверно, уже для меня припасен… О, я, несчастный!

– Ничего ты не понял. Твоя болезнь тут не при чем. Бофор собрал нас…

– А… вам досталось от Бофора? Тогда мне и правда лучше отлежаться.

На перепуганную физиономию барона невозможно было смотреть без смеха. Предательская улыбка друга обидела несчастного пациента.

– Смеешься? Вот уж не думал, что ты можешь хихикать, когда я на смертном одре. О, Боже, как же мне плохо! – стонал Оливье, – Всего вывернуло наизнанку. Таких мучений не испытывали, наверно, жертвы Медичи и Борджиа.

– Бедняга, – опять сказал Рауль, – Пить хочешь? Налить тебе?

Он взял стакан.

– Нет! – взвизгнул Оливье, – Только не это! Это ужасное лекарство, горькое как полынь, адское снадобье. Я после него блюю, как беременная женщина! Налей мне из того графина – там, по словам нашего эскулапа, не то успокоительное, не то укрепительное.

Рауль налил лекарство и напоил де Невиля. Оливье откинулся на подушки.

– Сушняк, – простонал он, – Все время пить хочется.

– Еще? – предложил Рауль.

Де Невиль печально покачал головой.

– Думай о хорошем, – посоветовал Рауль, – Пройдет день-другой, и ты забудешь все свои… мучения.

– Да я не протяну день-другой… Хорошо тебе говорить! Хорошо тебе советовать! У тебя-то ничего не болит! А я не могу думать о хорошем, как ты советуешь, умный ты наш! Я думаю… о мешке…

– Да это становится идеей-фикс, – прошептал Рауль, – Утешься, страдалец! – провозгласил он патетически, – Мешка не будет! Мы тебя похороним как викинга! Бренные останки – в шлюпку! И подожжем! И проводим тебя в Вальхалу с воинскими почестями! Мушкетными залпами! Барабанной дробью! Круто, правда? Полегчало?

– Так ты уже примирился с мыслью о том, что я помираю? – огорченно сказал Оливье.

– Я пошутил.

Оливье хотел сказать, что грешно шутить над мучеником, но вовремя вспомнил любимого автора.

– ''Над шрамом шутит тот, кто не был ранен''*, – трагически продекламировал он.

…. * Шекспир. ''Ромео и Джульетта''. Слова Ромео.

…

Рауль уже подумывал о бегстве. Ему повезло – в каюту вошел де Сабле.

– Господин барон, – промолвил помощник капитана, – Я слышал, вы не совсем здоровы. Я зашел осведомиться о вашем самочувствии.

– Увы! Увы! Увы… господин де Сабле!

На этот раз барон не стал называть молодого офицера ни юношей, ни мальчиком – находясь в столь плачевном состоянии, Оливье воспылал любовью к оставляемому им человечеству и преисполнился желанием помириться со всеми и простить всех. И этих двоих он прощает в свой смертный час. Он прощает помощнику капитана его грубые слова. Он прощает Раулю дурацкий смех.

– Увы, господин де Сабле, – прошептал Оливье,- Я прощаю вас. Вы не имели, конечно, намерения оскорбить меня.

– Нет! Конечно, нет! Милостивый государь! Барон… вот яблоки… покушайте, может, вам станет лучше…

– Оставьте, дорогой господин де Сабле… сам же я… прошу меня простить, если я невольно чем-то обидел вас. Я назвал вас юношей, господин де Сабле, и вы обиделись… Увы! Не считайте это оскорблением, молодость – это счастье. Я начинаю понимать это, находясь у порога смерти. Вы еще станете мужчиной, потом стариком, когда-нибудь ваши волосы поседеют, лицо покроется морщинами. А я… никогда не буду стариком… Видите, мои дорогие юные друзья, я умираю, не дотянув до тридцатилетия нескольких лет.