Вняв мудрому совету очаровательной Шевретты, герцог де Бофор решил заняться текущими делами. Он намеревался поговорить с капитаном наедине. Капитан предложил на выбор библиотеку, фехтовальный зал или биллиардную – на выбор его светлости. Фехтовальный зал был занят; в библиотеку Бофор идти не захотел, не будучи страстным читателем и книголюбом. Остался биллиард.

Желая придать беседе конфиденциальный характер, Бофор напросился на партию в биллиард. Кроме того, после обеда полезно размяться. Капитан, со своей стороны, выразил готовность сразиться с герцогом на зеленом поле биллиардного стола и мимоходом заметил, что и он желает сообщить Бофору нечто очень важное.

''Важные вопросы отложим на завтра, – сказал Бофор, – Никаких заседаний, совещаний, военных советов. Сегодня мы расслабляемся''. Капитан пожал плечами. Парижане могут себе позволить такую роскошь. Но если парижане расслабляются, моряки должны быть вдвойне бдительны во избежание эксцессов, непредвиденных ситуаций, аварий и прочих несчастных случаев.

– Отлично, монсеньор! – похвалил Ришар де Вентадорн меткий удар Бофора, – Вижу, у вас твердая рука. Но запомните, монсеньор, я не намерен уступать вам, хоть вы и адмирал, я не из тех льстецов, что проигрывают, желая угодить начальству.

– Браво, капитан! – засмеялся Бофор, – Таких я и люблю! А льстецов и подхалимов терпеть не могу! Как всякий порядочный человек. Вот, к примеру, принц Конде тоже не переносит подобную мразь. Будем играть честно. Ну-ка посмотрим, на что вы способны, морской волк!

– Вы говорите о Конде с большой симпатией, – заметил капитан, – Однако мне рассказывали о ваших разногласиях с принцем.

– Когда это было! – Бофор махнул рукой, – Я всегда уважал принца. Он меня тоже. Что до моих былых разногласий с Конде, объясню в двух словах. Конде претендовал на звание адмирала Франции. Побед на суше, сделавших его бессмертным, Великим Конде, ему, видите ли, мало, море ему подавай! А нам, Вандомам, что остается? Звание Великого Адмирала получил мой отец, Сезар де Вандом. Ну а теперь я – по наследству. Я, знаете ли, не совсем лишен амбиций и намерен войти в историю. То, что Конде совершил на суше, я осуществлю на море. Вот главное.

– Ради ваших амбиций и будущей вечной славы Бофора, Адмирала Франции, мои люди пойдут на смерть?

– Вы меня не так поняли, дорогой капитан! Конде не гнался за славой. Слава ему сопутствовала. Конде дрался за Францию, а что до честолюбия – кому к чертовой матери нужен полководец, лишенный честолюбия?

– Значит, для вас все-таки не слава – главное? – улыбнулся капитан.

– Для меня главное – победа, – сказал герцог, – Победа, которую ждут. Которую я обещал. Нас ждут с победой, черт возьми, и мы победим!

– Победа любой ценой? – спросил капитан.

– Победа, но с наименьшими потерями.

– А когда возникнет ситуация, что придется драться насмерть? А ведь она возникнет!

– Будем драться, черт возьми!

– Что до меня, – сказал капитан, – То я скорее пойду на дно и затоплю свой корабль, чем спущу флаг с лилиями.

– Отличный удар, мой дорогой капитан! У вас верный глаз!

– Хотя моряков порой и изображают одноглазыми, с повязкой через лицо, на деревянной ноге, покрытых шрамами, я пока еще не лишился ни глаз, ни конечностей.

– Так изображают не моряков, а пиратов. На картинках в детских книжках. Прибавьте к этому еще трубку в зубах, попугая на плече, флягу с ромом.

– Согласитесь, монсеньор, нарисованный вами портрет значительно отличается от красавца в мундире, который таращился на нас со всех заборов Тулона, даже, кажется, к деревьям был приклеен ваш плакат.

– Но я же сатирик! Не обладаю даром художника, что нет, то нет. Но когда сидел в Венсене, пытался изображать кардинала Мазарини.

– Знаю, монсеньор. Жаль, что ваш творческий замысел остался нереализованным. Тема явно для сатирика.

– О! Светлейшего негодяя Мазарини напугал уже один мой замысел!

– Волшебная сила искусства, – заметил капитан с улыбкой, – Так этот растиражированный великан, зовущий ваших солдат ''в Алжир, за сокровищами''- творение парижского щеголя Люка Куртуа?

– Щеголя?! – спросил Бофор, – Да он явился ко мне в резиденцию оборванцем, только что не в заплатках. Но парень чертовски талантлив. Вот кто воплотит в жизнь мои замыслы! А мой усач с плаката внушит ужас врагам. Пусть призадумаются, сукины дети, прежде чем нападать на мирных людей!

– Психологическая атака? – сказал капитан, – Забавно придумано.

– Получилось экспромтом, уверяю вас! Я и не думал о психологической атаке на иноверцев. Так вы Люка назвали щеголем? Впрочем, здесь я еще не видел моего художника. Видимо приоделся, подзаработал деньжат.

– Зато я видел, – сказал капитан, – Перьев-то на шляпе… Костюм весь в лентах. Но, правда, сейчас ваш художник надел более практичную одежду и бродит с альбомом по палубе, делая зарисовки.

– Как он ухитряется делать зарисовки при качке? – удивился Бофор и прицелился, – Попал!

– Браво, герцог, – сказал капитан, – Играем же мы в биллиард, несмотря на качку. И фехтовальный зал, как видите, переполнен. Впрочем, разве это качка!

– Согласен с вами, капитан. А все-таки при таком…волнении играть…трудновато, – Бофор бросил кий и запрыгнул на биллиардный стол, усевшись сбоку, – Лучше поговорим, а там, глядишь, и море успокоится.

– Море не успокоится. Но и шторма сегодня не будет.

– Зато мы будем спокойны, капитан. Успокойте же мою душу.

– Будьте спокойны, мой герцог. За экипаж я отвечаю. Все в порядке. Если вам нужны конкретные данные относительно курса, скорости и ветра, то скорость мы набираем, уже дошли до девяти узлов…

– Отлично. Но я не об этом. Ваш экипаж меня не тревожит. Меня встревожил один маленький эпизод во время банкета, на который вы, быть может, не обратили внимания.

– Обратил, монсеньор. Бокал вина, так ловко опрокинутый вашим хорошеньким пажиком во время тоста, предложенного моим офицером за здоровье Его Величества?

– Вы поняли, что это не просто оплошность Анри?

– Я понял, чей бокал он опрокинул. Паж сделал это умышленно. Солидарность парижан вызывает уважение, монсеньор. Но со стороны моего де Сабле это не было провокацией. Ваш командир разведчиков, де Монваллан, ему объяснил ситуацию, и де Сабле очень расстроился. ''Нехорошо получилось'', – говорил он и долго потом сокрушался.