Я становлюсь отъявленным негодяем, – думал Гримо, натянув на лысину ночной колпак, – Прочел стихи бедной девочки, которые она, быть может, и духовнику не доверила бы, и писала-то она их в шторм, на грани гибели – как я понял, она была уверена, что мы все потонем. А результат нулевой. Разыграл перед м-ль де Бофор оскорбленную невинность и даже не смог сделать самое главное – стащить этот дневник и подсунуть моему господину! А сам заподозрил мальчишек в том, что они подзуживают меня похитить рукопись мемуаров графа! У них и в мыслях этого не было.

Говаривал когда-то мой граф о принципе рыцарской морали, мол, благородные души, которым неведом обман, не подозревают его и в других людях. У дочки Бофора как раз такая мораль, а у меня, негодяя, и мораль-то негодяйская. А я думаю, может, еще какой случай подвернется, удастся-таки выкрасть анжеликину тетрадочку! Буду уж до конца негодяем, только бы детки были счастливы. О-хо-хонюшки, будь на моем месте господин Д'Артаньян, тот, конечно, нашел бы выход. Приходится на старости лет учиться интригам. А как же иначе? Да, пожалуй, надо действовать как Д'Артаньян. А гасконец начинал с того, что составлял план действий. Обычно у него три пунктика было.

Вот и решим, какие вопросы для нас самые важные, и, решив это, будем продолжать интригу. А потом, если моя интрига завершится успехом, во всем покаюсь, повинюсь перед нашим графом, он уж на радостях и простит меня, грешного. Так что нам надо выяснить? Три пунктика. О гасконец, уступи бедняге Гримо капельку своей хитрости!

1. Как относится мой господин к мадемуазель де Бофор?

2. Как насчет ''плаксы Лавальер'' – все так же, еще хуже или совсем хорошо?

3. И что он замышляет насчет Мальтийского Ордена?

– Гримо! – позвал Рауль.

– А?! – вздрогнул старик.

– Ты что-то замышляешь?

– Ох,- сказал Гримо, – С чего это вы взяли?

– У тебя на лице написано. Ты обдумываешь какие-то хитрозагадочные планы. Если твои коварные планы относятся к арабам или стукачу, я только приветствую, старина. Какие козни ты придумал, Гримальди?

– На этот раз вы ошиблись, господин Рауль, я просто предаюсь воспоминаниям о минувших днях, – сказал Гримо, – И вот что-то мне припомнился молодой Бофор и его прелестная дочь Анжелика, когда она еще ребенком была. Вы ведь тоже знавали м-ль де Бофор в те годы?

– Кто не знал крохотулю Бофорочку! Но десять лет назад я и вообразить не мог, что вреднющая избалованная девчонка превратится в прелестнейшее создание!

Гримо кхмыкнул и заулыбался.

– Разве мадемуазель де Бофор в детстве была страшненькой? – спросил он, – На мой взгляд, она и в детстве была прелестнейшим ребенком.

– Я говорю не о внешности. Конечно, Анжелика де Бофор была милашка…

– А верно, что де Гиш назвал ее ''мечтой фрондера''? – спросил Гримо, припомнив текст баллады.

– Да. Знаешь почему? Она, хоть и от горшка два вершка, но была одета по-фрондерски. Это впечатляло! Крохотульку обожавшие ее герцогини одевали по последнему писку фрондерской моды. Сам Конде еще тогда назвал ее ''Юной Богиней Фронды''. И еще она представлялась как Маленькая Мадемуазель – по аналогии с Великой Мадемуазель, знаменитой дочерью Гастона Орлеанского.

– А кто назвал мадемуазель де Бофор ''фрондерской куклой''? – спросил Гримо.

– Черт возьми, – сказал Рауль, – С чего это ты вдруг?

– Так вы не знаете?

– Знаю.

– Бофор?

Рауль покачал головой.

– Я.

Гримо охнул: ''О-хо-хонюшки. Неужели вы так прямо и сказали?"

– Нет, конечно. Вырвалось под досаду в беседе с друзьями. Очень уж настырная была в детстве Бофорочка. Пыталась натравить меня на капитана гвардии Анны Австрийской Гито – за то, что последний арестовал в свое время ее отца. Сочиняла какие-то глупые записки с ужасающей орфографией и невероятной смесью печатных и каллиграфических букв типа того:

''Асоба, жилающая сахранить в тайни свае знатное имя, просит виконта де Бражилона паследавать за падатильницый сево паслания к качелям в парки вандомково дварца. Очинь важно! Сахранити маю тайну!'' – это все она, Бофорочка.

Отца называла душкой-Атосиком и выблазнила у него мою фрондерскую рогатку, а потом пуляла по изображению Мазарини – это тоже она, Бофорочка!

Собиралась сочинять воззвания вроде того: ''Анжелика де Бофор, дочь Короля Парижских Баррикад – к народу Франции! Соотечественники! К оружию! Долой Мазарини!'' – и это Бофорочка.

Гримо почесал нос. Теперь ему становилось более-менее ясно, о каких глупых капризах писала повзрослевшая "фрондерская кукла".

А сейчас Анжелика де Бофор – прелестнейшее создание! Как бы Гримо ни пытался интриговать и хитрить, многолетнее общение с Атосом дало о себе знать. И он отважился на прямой вопрос:

– Вы ведь видели дочь Бофора совсем недавно, если говорите, что она прелестна?

– Она обворожительна. Я не хочу повторять поэтические штампы. Сент-Эньян сказал бы, что она покоряет вселенную блеском красоты, при виде которой бледнеет утренняя заря, и распускаются цветы. Но это риторическое преувеличение, сам понимаешь. И заря занимается, когда ей положено, и цветы распускаются сами по себе. Но когда человек достоин восхищения, он становится центром вселенной. И это Бофорочка.

– Она вам так понравилась?

– Знаешь, старина, лучше, чем Шекспир не скажешь:

И я любил? Нет, отрекайся взор -

Я красоты не видел до сих пор!

– Позвольте вас поздравить, мой господин.

– С чем?

– Я уверен, что она вас любит!

– И я ее.

– Вот и слава Богу!

Рауль вздохнул.

– Не так все просто.

– Та, прежняя? – спросил Гримо осторожно.

– Мой дорогой конфидент! Прекрати изъясняться намеками. Ты не в Фонтенбло. Давай называть вещи своими именами.

– О! Так Луиза де Лавальер для вас вещь?

– Давай называть всех поименно. Луиза де Лавальер для меня прошлое. И, честно говоря, мне сейчас очень жаль бедную Луизу и… как-то тревожно за нее. Да что там! Я за нее боюсь. Это правда. Зная ее нежный характер и коварство этих трещоток, ее злоязычных подружек, я не могу не сожалеть о ней. Король ее защитит – теперь я могу говорить об этом спокойно. Но женщины ее изрядно помучают. И, возможно, я сам невольно буду косвенной причиной этих интриг. А ведь даже сейчас я готов жизнью пожертвовать, чтобы Луиза была счастлива!