Олег хитро улыбнулся.
— Санитарный день.
Санитарный день — святое дело. Каждый понедельник баня закрывалась, и команда мойщиц наводила в ней лоск, словно на военном корабле, готовящемся к параду. Помещение отдраивали до блеска, так что дерево начинало скрипеть, ошпаривали кипятком, дезинфицировали уксусной эссенцией, от которой слезились глаза и свежо щипало в носу. Заодно устраняли все накопившиеся за неделю мелочи: тут плитка отвалилась, тут доска подгнила, тут кран подтекает. Делов, как водится, всегда хватало, но женщины справлялись с армейской четкостью.
— А что, всё уже помыли? — не унимался я, чувствуя, как предвкушение начинает приятно согревать изнутри, разливаясь по жилам тёплой волной.
— Ага, — кивнул Олег, и его улыбка стала ещё шире, почти блаженной. — Как новая. Парься — не хочу.
Дома баню мы обычно топили по субботам, это был наш незыблемый семейный ритуал, маленький праздник посреди бытовой рутины. Но мне позавчера было решительно не до того — дела закрутили. Поэтому предложение Олега выглядело особенно заманчиво: тишина, покой, горячий пар, смывающий всю накипь прошедших дней, усталость и раздражение.
— У меня и пиво уже приготовлено… — добил меня Олег, видя моё колебание. — Тёмное, какой-то новый сорт, на пробу дали… — Он мотнул головой в сторону угла, где у входа стояла трёхлитровая стеклянная банка, наполненная густой, почти чёрной жидкостью, в которой медленно плавали крупинки солода, похожие на взвесь речного ила.
Пиво, вино, водка, коньяк, виски — теперь у нас делали всё, до чего могли додуматься. Поначалу этим баловались энтузиасты, ведь самогонные аппараты, наследство прежней жизни, имелись почти в каждом втором доме. Но постепенно, с ростом потребностей, кустарное производство алкоголя поставили на поток, централизованно, с соблюдением хоть каких-то стандартизированных технологий. Получалось криво, но душевно и крепко.
— Ладно, — сдался я, чувствуя, как слюнки потекли от одного представления о холодной, горьковатой пене. — Если уж и пиво, считай, уговорил. Когда подходить?
— Да хоть сейчас, — махнул рукой Олег. — Знаешь ведь, наша баня всегда на «пару». Горстку поленьев в топку кинуть — и через полчаса готово…
В этот момент снаружи послышался натужный рёв изношенного мотора, и сразу за ним — визгливый скрип тормозов, больше похожий на крик раненого зверя.
— Здорова, мужики, — в проёме ворот возникла рослая, чуть сутулая фигура Лехи Мельникова. Он смахнул с плеча невидимую соринку, оставив на запылённой куртке светлый след, и осклабился, показывая ровные, удивительно белые зубы. — Греетесь? — пошутил он, оглядывая темнеющую позади печь.
— Типа того, — буркнул Олег, и я заметил, как его плечи непроизвольно напряглись, а пальцы сжали потухшую сигарету. Мельникова он почему-то с первого дня невзлюбил, хотя на мой взгляд, парень был хоть и резковатый, но в целом нормальный. — Ты по делу? — спросил Олег, и в его голосе прозвучала непрошеная, колючая сухость.
— Разумеется, — кивнул Леха, сунул руку в карман куртки и вытащил оттуда смятый листок. — Вот, — сделав пару шагов вглубь помещения, он протянул бумажку Олегу.
Тот развернул её, пробежал глазами, и лицо его тут же омрачилось.
— Ещё пять тысяч? — процедил он, поднимая на Леху взгляд, полный нарастающего раздражения. — В прошлый раз пять забрал, теперь ещё? У него там дворец что ли?
— Ага. Начальник велел передать, что кирпич нужен не позднее послезавтра, а лучше — сегодня, — невозмутимо парировал Леха, привыкший к подобным реакциям.
— А у него ничего не треснет там? — скривился Олег, с силой сминая бумажку в кулаке. — Он не один такой, стройка по всей станице идёт, все как сумасшедшие, кирпич сгребают! А тут вынь да положь, особый случай!
— Это не ко мне, — пожал плечами Мельников. — Меня просили передать — я передал. Я как почтальон Печкин, только без велосипеда.
— Это от Леонида заказ, что ли? — встрял я в разговор, пытаясь сбить накаляющееся напряжение.
— Угу, — хмуро кивнул Олег, не отрывая взгляда от Лехи. Потом резко повернулся ко мне, и в его глазах мелькнула деловая, цепкая искорка. — Может, прокатишься до него? Узнаешь, что он там такое грандиозное строить собрался, что ему целый кирпичный завод в одни руки подавай? — предложил он мне и тут же переключился на Леху. — Ты же сейчас обратно, к нему?
— Ну да, — кивнул тот. — Только в столовую заскочу, за харчами. Кормить народ надо. Не одними гвоздями сыты.
Отказываться я не стал. Западная башня была не так далеко, да и самому захотелось взглянуть, что же там такое затеяли, что требовало таких жертв. Десять тысяч кирпичей — не шутка, тем более с такой кавалерийской скоростью.
Машина, на которой приехал Леха, оказалась старой, раздолбанной «четвёркой» цвета дырявой ржавчины. Когда-то она была вишневой, но теперь краска облезла, обнажив бурое тело металла. Двери сняты начисто, ветровое стекло прорезала густая паутина трещин, а в крыше зияло прямоугольное отверстие, вроде как от самодельного люка.
— Трофей, — коротко пояснил он, заметив мой изучающий взгляд. — Из последнего рейда.
Чего-чего, а таких вот железных коней-развалюх у нас было в избытке. Что могли, то и тащили, «консервировали». В основном из Города, но бывало, выменивали и у местных. Они использовали такие машины как простые повозки, вынимали всё лишнее, впрягали в них лошадей или быков и таскали по полям. В виду тотального дефицита топлива нам эти авто были не особо-то и нужны, но сработала старая, добрая привычка к запасливости — «авось пригодится». Теперь же, когда бензин понемногу переставал быть запредельной роскошью, народ дружно принялся за реанимацию старой техники, и по улицам то и дело сновали подобные «трофеи», пыхтя и лязгая разболтанными подвесками.
— А это что такое? — спросил я, когда нам навстречу, громыхая и «охая», выполз старенький, вылинявший трактор «Беларус», таща за собой здоровенный, покрытый ржой железный лист, явно от обшивки чего-то монументального.
— В порту баржу заложили, — не отрываясь от дороги, объяснил Леха, ловко объезжая трактор и поворачивая к длинному, низкому зданию столовой, откуда тянуло сладковатым духом вареной крупы и мяса. — Нагнали мужиков, и в спешном порядке трудятся. Хотят к следующему понедельнику успеть.
Про баржу я уже слышал краем уха, но думал, что дело это отложат до лучших времён, сосредоточившись пока на доставке по воздуху. Конечно, водой — удобнее, и грузить можно в разы больше, и расходов меньше. Видимо, и просьба нашего главы поискать «потеряшек» в окрестностях была связана не с одной лишь сердобольностью, как я решил поначалу, а с дальним прицелом на безопасность будущих водных караванов.
— И много уже успели?
— Не знаю точно, но вроде как корпус уже на воде, — ответил Леха, заруливая к столовой и глуша двигатель. — Я недолго!
Он выскочил и скрылся в дверях, а через пару минут вернулся, нагруженный двумя алюминиевыми термосами-бидонами, от которых одуряюще пахло густым мясным супом.
— Щас ещё притащу, поставь пока эти… — бросил он, сгружая свою ношу возле машины. Термосы были тяжёлыми, десятилитровыми.
— Это что, всё на западную? — не удержался я от вопроса, поднимая один из бидонов и чувствуя, как напрягается мышца на предплечье.
— Ага, — ответил Леха, уже уходя обратно. — Там стройка же, народу — тьма. Вот, приходится по нескольку раз на дню возить. Голодный когда, сам знаешь, работы не будет.
Он вернулся с ещё тремя такими же термосами и водрузил на пол между кресел сзади рядом с первыми. Судя по всему, стройка на западной башне и впрямь была не шуточной, раз на прокорм уходили такие объёмы.
Дальнейший путь до башни мы проделали почти молча, слушая, как ветер свистит в дверных проёмах и завывает в рваной дыре на крыше. Я сидел и смотрел по сторонам. Сколько раз я видел эту башню сверху, но вблизи всё видится совершенно иначе, грандиознее. Она росла перед лобовым стеклом, как неприступная скала, сложенная из отливающего багрянцем кирпича, отбрасывая длинную, холодную тень, в которую мы въехали, будто в ущелье. Она была настолько огромной, что, глядя на неё снизу вверх, начинаешь чувствовать себя букашкой, затерявшейся у подножия исполина, и сознание отказывается верить, что это циклопическое сооружение — дело рук таких же, как я, людей. В строительстве конкретно этой башни я участия не принимал, мне хватило работы на южной, но даже глядя на эту чужую работу, я испытывал смутную, щемящую гордость.
