Стаканы опустели и были отставлены в сторону. Остатки вяленого мяса, поданные к чаю, исчезли.

Макар пододвинул к себе папку с перечнем, приоткрыл её и вытащил вложенный туда небольшой блокнот в клетку.

— Итак, — сказал он, уже другим, деловым тоном. — Сколько твой «кукурузник» на этот раз потянет?

— Обычно полторы, — ответил я, — Но сегодня летим ночью. Воздух холоднее, плотнее, подъем будет получше. — я посмотрел на Макара, — Рискнем под две тонны загрузить.

Макар внимательно выслушал, его взгляд стал оценивающим, профессиональным. Он кивнул, коротко и чётко.

— Две тонны. Понял.

Он открыл блокнот, вытащил из-за отогнутой обложки коротко заточенный карандаш и аккуратно, с сильным нажимом, вывел цифру «2.0 т» на чистом листе. Рядом поставил прочерк, видимо, оставляя место для уточнений.

— Значит, отсекаем всё лишнее, — пробормотал он больше для себя, уже сверяя список в папке со своими пометками.

— Горючка главное. — прокомментировал я. — Зениток ведь не нашли больше?

— Нет, не попадались. Разгребаем нижние ярусы, но там уже бытовуха всякая идет, так что вряд ли что попадётся.

Я молча пробежался мысленно по станичным арсеналам. Картина была, в целом, удовлетворительной. Патронов к автоматам и винтовкам — на ближайшее время хватало. Проблемой были боеприпасы к зенитным установкам, их, при активном использовании, уйдет прилично, а натаскали пока не так много. Плюс так же можно прихватить патроны к MG-42, этих хоть и изрядно имеется, но расход дикий, и если не экономить, надолго не хватит.

— Острое — это боеприпасы к зениткам. Их в первую очередь. И… — я сделал небольшую паузу, — патроны на немецкий MG, тоже не помешают.

Макар, не отрываясь, делал пометки в своём блокноте. Карандаш выводил короткие, понятные ему одному символы. Он кивнул, не глядя.

— Зенитки — понятно. Приоритет. По MG — посмотрю, но вроде бы их не готовили к погрузке.

Он оторвал взгляд от блокнота, и его глаза снова стали оценивающими.

— С двумя тоннами, говоришь… Значит, упор на горючку, зенитные снаряды и на MG.

Снаружи донеслись приглушённые голоса, тяжёлые шаги по металлическому полу, и в столовую вошли дядя Саша, Жорка и молодой парнишка из местных, тот что встречал нас у самолёта.

Дядя Саша первым делом окинул взглядом наш «деловой» стол с разложенными бумагами, а затем уставился на пустые стаканы.

— Ну что, стратегическую обстановку обсудили? — хрипло спросил он, но в его глазах читалось скорее усталое удовлетворение, чем ирония. — Мы там, можно сказать, памятник маскировочному искусству воздвигли. Птичку нашу и с трёх шагов не разглядишь. Так что, — он тяжело опустился на свободную скамью, — теперь бы поесть хорошенько, да отдохнуть перед ночным вылетом. А то нервы-то не железные.

Жорка лишь кивнул в знак согласия, тоже «падая» на лавку. Он выглядел измотанным, но спокойным. Парнишка-местный застенчиво притулился у входа, будто не решаясь вторгаться в круг старших.

Макар, моментально переключившись с роли кладовщика на роль хозяина, тут же поднялся.

— Сейчас, Карлыч, всё будет, — заверил он, уже направляясь обратно к плите. — Похлебки со вчера ещё полная кастрюля, и чайник только что вскипел. Садись, располагайся.

Деловая атмосфера в столовой мгновенно сменилась на бытовую, почти домашнюю. Я отодвинул от себя папку со списками. Цифры и приоритеты могли подождать.

Выпив ещё чашку горьковатого, но согревающего чая, я дождался, пока все поедят. За столом повисло довольное молчание, прерываемое лишь звуком ложек о миски да редкими негромкими репликами. Работа была сделана, решения приняты, теперь оставалось только ждать ночи.

Когда миски опустели, я поднялся, кивнув остальным.

— Пойду прилягу.

Макар просто махнул рукой в знак согласия, не отрываясь от своего стакана.

Меня проводили в одну из комнатушек внутри которой стояли четыре металлические койки в два яруса, но застелена была только одна. Каюта. Если это можно было так назвать.

Не раздеваясь, только сняв разгрузку и положив её рядом на пол, я сбросил ботинки и рухнул на жёсткий, тонкий матрас, с облегчением распластавшись на холодной поверхности. Мысли о грузе, о ночном вылете, о рисках — всё это поплыло куда-то, потеряв остроту. Единственной реальностью стали тяжесть в костях и далёкий гул генератора, который здесь, в этой каменной коробке, казался почти убаюкивающим.

Сознание отключилось почти мгновенно, как будто кто-то щёлкнул выключателем.

Проснувшись, я ещё долго лежал, уставившись в тёмный потолок, где в свете тусклой дежурной лампочки угадывались очертания стальных балок и переплетения проводов. Тело, отдохнувшее за долгих шесть часов, было тяжёлым и непослушным, как будто затекло от непривычного покоя. Наконец я повернул голову и посмотрел на часы, — пора.

С трудом оторвавшись от матраса, натянул ботинки, взял разгрузку и вышел в коридор, двинувшись в сторону санузла, расположенного в конце короткого ответвления главного тоннеля. Его выдавал мощный, резкий запах хлорки, перебивающий подземную сырость, и слабый, но неистребимый фоновый запах старой канализации. Дверь такая же стальная, как и все, только с вентиляционной решёткой внизу.

В отличии от того которое я уже посещал, это помещение помещение было полноценной уборной, узкой и длинной, выложенной потрескавшейся белой кафельной плиткой с тёмной, почти чёрной затиркой. Свет давали две матовые лампочки в решётчатых плафонах на потолке. Вдоль левой стены тянулась череда раковин из эмалированной стали, над ними — кривые, облупившиеся зеркала в металлических рамках. Из одного крана капала вода, образуя на дне раковины ржавое пятно.

Напротив раковин стояли унитазы — тяжёлые, чугунные, с высокими бачками и цепочками. Вид они имели далеко не новый, но содержались с почти парадной чистотой, выдававшей строгую дисциплину. В углу, уткнувшись в стену, расположилась массивная, покрытая слоями краски чугунная ванна на львиных лапах, явно не использовавшаяся по назначению — в ней аккуратно сложили швабры и вёдра.

Самой заметной деталью был толстый чугунный стояк канализации, уходивший в потолок и в пол, от которого во все стороны расходились трубы меньшего диаметра. По одной из них, обёрнутой в рваную теплоизоляцию, с периодическим бульканьем пробегала вода.

Я быстро справил нужду, умылся ледяной, жёсткой водой из крана — она взбодрила окончательно, смывая остатки сна. Вытирая лицо грубым полотенцем, висевшим на крючке, я поймал своё отражение в потускневшем, покрытом мелкой сеткой трещин зеркале.

Вид был, прямо скажем, не парадный. Волосы, короткие, но давно не знавшие нормальной стрижки, торчали в разные стороны, как щетина на ёжике. Лицо осунулось, скулы проступили резче, отчего глубокие носогубные складки казались ещё выразительнее. Под глазами, в синеватом полумраке уборной, лежали тёмные, почти фиолетовые тени — плата за недосыпы, стресс и адреналин последних недель. Сами глаза смотрели на меня устало и немного отстранёно, будто оценивая незнакомца. Загар местами слез, обнажив бледную, чуть сероватую кожу.

Я провёл рукой по щеке, почувствовав колючую щетину. Бриться некогда, да и нечем. «Постарел», — без эмоций мелькнула мысль. — «А может, свет такой», — зачем-то попробовал я убедить себя, отводя взгляд от зеркала к ржавой раковине. — «Да если и нет… вообще не критично».

В конце концов, зеркало тут не для красоты. Инструмент чтобы проверить, не осталось ли грязи на лице. С этой задачей оно справилось. Остальное — суета. Я повесил полотенце обратно на крючок, в последний раз скользнув взглядом по своему отражению. Чужое, усталое лицо молча напоминало: ты ещё жив. А значит, пора работать.

Закончив моцион, я поплёлся в столовую.

Жорка расположился за столом, развалясь на скамье, как хозяин положения. Перед ним стояла кружка, а напротив, уставившись на него во все глаза, сидел молодой парнишка, который встречал нас у самолёта, Анатолий. Жорка что-то оживлённо рассказывал, размахивая руками, а парнишка, развесив уши, ловил каждое слово, будто перед ним был не такой же пацан, а сказитель из далёкой, почти мифической эпохи.