Олег на месте стрелка, но без оружия. Пока торопились взлететь, как-то не подумали, сумбурно всё, а теперь непонятно, для чего он в кабину полез. Покататься? Сидит сзади, в своей кабине, и мне кажется я чувствую, как он вжимается в сиденье, когда нас бросает в воздушные ямы.
Ладно хоть курсовой пулемет заправлен по полной. Если вдруг придется стрелять, будет из чего. Маленькое, но утешение в этом хаосе.
Отчаявшись найти в небе чужие бомбардировщики, я плавно, чтобы не свалиться в штопор, развернулся, и, потянув на себя штурвал, добавил оборотов. Мой «Фоккер» тяжело полез вверх, откуда я надеялся заметить чужие машины. Шанс был почти никакой, но мне повезло. На фоне особенно яростного пожара внизу, оранжевым заревом полыхавшего над станицей, на мгновение мелькнула резкая, черная тень, перечеркнувшая огонь. Покрутив головой, пытаясь поймать ее снова, я смог установить направление, и вскоре уже заходил в хвост массивной туше бомбардировщика.
Юнкерс, точно такой же, на каком летал Нестеров со своими парнями. Он был огромен и казался неповоротливым, но его силуэт против зарева был четок и угрожающ. А главное — его хвостовая часть. Там, в прозрачной остекленной кабине, я даже различил неясную фигуру стрелка. И два спаренных пулемета, чьи стволы, даже в этой темноте, казалось, целятся чётко в меня. Хвост «Юнкерса» был его самой защищённой зоной, и любой заход в хвост означал, что тебе придется смотреть прямо в дула этих MG 15, пока они не превратят твой самолет в решето.
Немецкий стрелок, должно быть, разглядывал последствия бомбежки, и нас не видел. Этот шанс был подарком судьбы. Я не стал выходить в идеальную позицию, не стал целиться — просто накрыл своим примитивным прицелом массивный силуэт, поймав его на фоне зарева, и вдавил гашетку.
Курсовой пулемет взревел короткой, яростной очередью. Оранжевые трассы, словно разъяренный рой светляков, рванулись в темноту, прочертив путь к правому двигателю «Юнкерса». Я видел, как они впивались в темный контур, и на секунду показалось, что ничего не произошло. Но потом из-под капота мотора вырвался неяркий, багровый язык пламени, быстро сменившийся густым, маслянистым дымом. Он был черным, как сажа, и клубился ядовитым шлейфом, хорошо видимым даже в ночи.
«Юнкерс» вздрогнул, будто споткнувшись в воздухе, и его ровный гул сменился на прерывистый, хриплый кашель. Правый мотор забарахлил и начал терять обороты. Я знал что потеря одного двигателя для этой машины не страшна и хотел зайти ещё раз, но не потребовалось, самолёт медленно, почти нехотя, накренился на поврежденный бок и начал снижаться, уже не пытаясь уйти в облака. Он был тяжело ранен и искал место, чтобы спастись. Я видел, как Юнкерс, теряя высоту, плавно закладывал вираж, уходя от станицы, в сторону темного массива полей. Стараясь не приближаться, но и не терять его из виду, я проследил как он пошел на вынужденную, мастерски выровняв машину перед самой землей. В кромешной тьме это была лишь угасающая точка огня и тянущийся за ней шлейф дыма.
Тем временем канонада разрывов прекратилась так же внезапно, как и началась. Немцы, отбомбившись, ушли.
Но ликовать было рано. Топлива оставалось в обрез, самолет почему-то недозаправили, плюс на аэродроме не горело ни одного огня, а садиться вслепую — верный шанс угробить машину. Поэтому только степь, где-нибудь недалеко от внешних границ периметра.
Сбросив газ и заложив вираж, я повел свой дребезжащий биплан вниз. Мы шли на посадку ориентируясь по памяти и отблескам горящих зданий. Земля возникла внезапно — темная, кочковатая полоса. «Фоккер» грубо клюнул носом, подпрыгнул на кочке, и проскрежетав по земле, наконец, замер, чуть накренившись на крыло. Где-то вдалеке, на том месте, где сел «Юнкерс», тускло тлела оранжевая точка.
Сразу после остановки я заглушил двигатель, удивляясь наступившей тишине. Лишь вдали потрескивали пожары, да из-под капота нашего «Фоккера» доносилось негромкое, печальное шипение остывающего мотора.
— Жив? — прокричал я Олегу.
В ответ послышались щелчки отстёгиваемых ремней и сдавленное ругательство.
— Жив, чёрт бы их всех побрал…
Выкарабкиваться из кабины было мучительно. На дворе июнь, а тело одеревенело от холода, руки дрожали от перенапряжения и адреналина, который начинал отступать, оставляя после себя мелкую дрожь. Я сполз с крыла на землю. Олег, спотыкаясь, присоединился ко мне.
Без слов, по обоюдному молчаливому согласию, мы побрели в сторону станицы, на огни, что мерцали вдалеке.
Первый ряд периметра — просто растянутая между кольями колючая проволока. Двигаясь наощупь, мы нашли проход и пролезли, цепляясь одеждой за ржавые шипы.
Второй рубеж был серьезнее. Здесь уже должны быть окопы полного профиля и пулеметные гнезда. Мы шли, пригнувшись, стараясь не шуметь, хотя каждый наш шаг казался нам громоподобным. Темнота была абсолютной, и от этого в спине свербило ожидание оклика или, того хуже, выстрела.
И он раздался. Резкий, нервный голос из черноты, справа, из-за бугорка, который мы приняли за кочку:
— Стой! Кто идет?
Мы замерли.
— Свои! Летчики! — крикнул я, поднимая руки, хотя меня в этой тьме все равно не видели. — Только что сели на поле!
— Пароль! — последовал незамедлительный вопрос, и в голосе часового слышалось напряжение.
Пароль… Черт… В голове была пустота.
— Какой, к черту, пароль! — рявкнул Олег, вставая во весь рост. — Я это! Олег! Не узнал что-ли?
В наступившей паузе было слышно, как часовой что-то негромко говорит второму бойцу. Потом скрипнула железяка, и из темноты возникла тень с винтовкой наизготовку.
— Так бы сразу и сказал… Здорово… — голос часового смягчился, в нем появилась понимающая нота. — Вишь там, — он кивнул в сторону станицы, — какой бардак.
Мы кивнули ему и, не говоря больше ни слова, побрели дальше, в сторону огней.
Шли недолго, до первого блиндажа возле которого стоял Уаз с обрезанной крышей. Коротко объяснив суть, мы забрали уазик и четверых бойцов. Старший на этом участке начал было возмущаться, но услышав в чем дело, вызвался сам.
— Только хватит ли народа? — когда Уаз, подпрыгивая на ухабах, нёсся по направлению к башне, засомневался он.
— Четверо с винтовками против, пусть даже раненых, но обстрелянных люфтваффе… Маловато, — поддержал его Олег. — Голыми руками фрицев не возьмешь. Нужны еще люди. И вторая машина.
Когда УАЗ, петляя, объезжал последствия воздушной атаки, в нос ударил едкий, сладковатый запах горелого мяса. Слева, у дороги, пылал дотла разбомбленный коровник. Черный смрадный дым стелился по земле, а из-под обугленных балок торчали выгнутые ноги погибших животных.
Возле самой башни нас ждало неожиданное зрелище: у огромной воронки суетились бойцы, а рядом стоял джип непонятной марки, весь грубо обваренный листами железа. Импровизированная бронетехника выглядела грозно и нелепо одновременно.
Из группы солдат к ним выбежал возбужденный до дрожи Леонид.
— Вы не поверите! Я по ним стрелял! — почти кричал он, его глаза горели.
— Попал? — хором выкрикнули мы с Олегом.
— Нет… мазал. Черт, мазал! — Энтузиазм мгновенно сменился горьким разочарованием. Он сжал кулаки. — Опыта нет, понимаешь? Практики! Хоть бы одного сбил…
Олег положил ему руку на плечо.
— Успокойся, орёл. Одного сбили.
— Серьезно?
— Нет, я тут с тобой шутки шутить буду.
Дальнейшие переговоры не заняли много времени. Леонид, понимая важность задачи, сразу дал добро. В итоге, к четверым с УАЗа добавилось еще пятеро с батареи, включая самого Леонида. Вооружились кто чем мог — у зенитчиков были карабины и пара немецких МП-40.
Теперь колонна состояла из двух машин. Головным шел «бронированный» японский джип с Леонидом и его бойцами. За ним, держа дистанцию, следовал наш УАЗ, в кузове которого плотной группой сидели шестеро, включая нас с Олегом.
Не доезжая до цели метров пятьсот, мы спешились, двинувшись дальше пешком.
Шли не быстро, пристально вглядываясь в темноту, и добравшись до неглубокого оврага, остановились. Отсюда уже был как на ладони виден приземистый, угрюмый силуэт «Юнкерса». Он лежал, неестественно накренившись на левое крыло, похожий на раненую птицу. Пламени не было, только струйка дыма, поднимавшаяся из-под правого двигателя, медленно растворялась в пронзительно синем небе.
