Это просто неприлично для Стервы моего уровня.

Я толкаю Паркера в грудь. Он отстраняется. Я сажусь, поправляю платье, вытираю распухшие губы кончиками пальцев. Паркер проводит рукой по своим растрепанным волосам и смотрит на меня.

— Оставайся здесь, — приказывает он, указывая на диван.

Я не отвечаю.

— Виктория.

— Ваша аудитория ждет, мистер Максвелл.

Его лицо мрачнеет от моего холодного тона. Он встает, поднимая меня на ноги вместе с собой. Обнимает за талию и приподнимает подбородок, заставляя встретиться с ним взглядом.

— Останься. Здесь.

— ХОРОШО.

Паркер молча рассматривает меня.

— Это была ложь?

— Вероятно.

Он чертыхается себе под нос. Внизу мэр отпускает ужасную шутку по поводу стряпни своей жены.

— Эти шутки мэра ужасны, Паркер. Тебе действительно следует поторопиться. Мы же не хотим разрушить твою политическую карьеру еще до того, как она началась.

— Не могу поверить, что ты улыбаешься, когда говоришь это.

Я отталкиваю его.

— Веришь ты или нет. Не моя проблема.

Он издает звук раздражения и поворачивается, чтобы уйти. У двери Паркер оборачивается и смотрит на меня.

— Ты будешь здесь, когда я вернусь?

Моя улыбка становится шире.

— Думаю, тебе просто нужно подождать и проверить, не так ли?

Он долго и пристально смотрит на меня, его глаза горят. Хриплым голосом он говорит: — Если нет, то ты проведешь остаток ночи, думая о том, что я собираюсь сделать с тобой дальше.

Паркер подносит руку ко рту и посасывает пальцы, которые только что были внутри меня.

Затем разворачивается и уходит.

СЕМНАДЦАТЬ

Паркер

— А! Вот и он! Отзовите поисковую группу. Появился почетный гость!

Мэр лучезарно улыбается мне, когда я пробираюсь сквозь толпу, застегивая пиджак и пытаясь выглядеть здравомыслящим, ответственным взрослым человеком с политическими амбициями, а не одноклеточным организмом, в который превратила меня Виктория Прайс.

В этот момент я гигантский ходячий член. Не более того. Все, чем я являюсь, находится у меня между ног.

Я понятия не имею, как мне встать перед этой толпой и выдавить из себя хоть слово. Я всё еще чувствую ее вкус. Я всё еще чувствую ее тело под собой. Я всё еще слышу эти эротичные, манящие стоны, слетающие с ее губ, когда я погружаю свои жадные пальцы в ее влажную теплоту.

Боже. То, как она отреагировала на меня. То, как я отреагировал на нее. Между нами термоядерная химия. Мне повезло, что у меня сейчас нет огромного липкого пятна на брюках.

— Спасибо, Дэвид, — любезно говорю я. — Боюсь, я не туда свернул по дороге в мужской туалет.

Собравшаяся толпа хихикает. Мэр, похоже, испытывает облегчение. Я широко улыбаюсь, беру микрофон, который он протягивает мне, и поворачиваюсь к публике.

— Я буду краток, чтобы все могли вернуться к своим коктейлям. — Член. О, ради всего Святого³¹. — Большинство из вас меня знает. Некоторые – нет, и я надеюсь исправить это сегодня вечером. Нью-Йорк был моим домом последние шесть лет, и из всех мест, где я жил, я могу с уверенностью сказать, что именно здесь я чувствую наибольшую связь с миром. Именно здесь я чувствую себя наиболее…

На верхней площадке лестницы появляется Виктория. Она смотрит прямо на меня. На ее лице улыбка Чеширского Кота. Она облизывает губы, перекидывает волосы через плечо и начинает спускаться по лестнице. Ее великолепные голые ноги поблескивают на свету благодаря самому идеальному разрезу на бедре, когда-либо созданному в истории пошива одежды.

— Живым.

Это слово произносится прежде, чем я успеваю подумать. Выглядя удивленной, Виктория выгибает бровь, а затем качает головой, ее улыбка становится едкой.

Она что, издевается надо мной?

Я хочу швырнуть этот микрофон в толпу, пробежать через весь зал, схватить ее, перекинуть через плечо, отнести в ближайшую комнату и трахать до тех пор, пока мы оба не кончим так сильно, что потеряем сознание.

Только однажды в своей жизни я испытывал такой жар и крайнюю, сотрясающую душу потребность.

Я облажался по-королевски, и не позволю себе совершить одну и ту же ошибку дважды.

— В моем новом доме есть много того, за что я его люблю, но в первую очередь именно люди делают его таким особенным.

Виктория смеется, почти спустившись по лестнице. Она снова качает головой, словно удивляясь моей дерзости – ведь мы оба знаем, что я обращаюсь непосредственно к ней, – и бросает на меня взгляд, в котором может читаться как насмешка, так и желание.

Черт. Я должен заполучить ее. Я должен заполучить ее сейчас.

Отбрасывая заготовленную речь, которую я всё равно не помню, я выпаливаю: — Именно моя приверженность удивительным людям Нью-Йорка привела меня к решению баллотироваться в Конгресс от имени этого великого штата.

Зал взрывается аплодисментами и одобрительными возгласами. Теперь, стоя на нижней ступеньке лестницы, Виктория, все еще удерживая мой взгляд, подавляет притворный зевок.

Я собираюсь отшлепать тебя так чертовски сильно, что ты неделю сидеть не сможешь, ты невозможная, приводящая в бешенство женщина.

В эту игру могут играть двое.

Я громко говорю в микрофон: — Мари-Тереза, не могла бы ты присоединиться ко мне?

Виктория напрягается. В ее глазах вспыхивает убийственный огонек. Мари-Тереза с широкой улыбкой пробирается сквозь толпу, и я вижу, что Виктория хочет отвернуться, но не может. Она с нескрываемой злобой наблюдает за тем, как Мари-Тереза подходит и берет меня за протянутую руку.

И я испытываю такое глубокое удовлетворение, почти как сексуальное.

Я был прав. Виктория ревнует.

Ее всегда выдают глаза. Выражение ее лица может быть скучающим, безразличие наигранным, даже слова – вкрадчивой ложью. Но эти глаза, как лезвие ножа, всегда говорят мне правду.

Я думаю, если бы она знала это, то залила бы их кислотой.

Я обнимаю Мари-Терезу за плечи. Она обнимает меня за талию, с обожанием глядя на меня снизу вверх. Рука Виктории с побелевшими костяшками сжимает перила лестницы из полированного дерева.

— Мой наставник, покойный Ален Жерар, однажды сказал мне, что истинный смысл жизни можно найти только в служении другим. Он воплощал в себе такие ценности, как самоотверженность и служение, и это наследие продолжает его дочь Мари-Тереза, которую я недавно назначил главой The Hunger Project – моего фонда, помогающего детям из малообеспеченных семей в сельских районах на юге страны. — Я с любовью смотрю на нее сверху вниз. — Мы с ней как брат и сестра, хотя, конечно, я намного старше и поэтому, по ее мнению, совсем не крутой.

Она улыбается и тычет меня в ребра. На другом конце комнаты Виктория выглядит смущенной.

Это начинает становиться чертовски весело.

— Итак, сегодня вечером я очень горжусь и благодарен за то, что стою перед вами и выдвигаю свою кандидатуру в Палату представителей Конгресса Соединенных Штатов, чтобы я мог продолжать чтить память моего наставника, служа другим, давая голос тем, у кого его нет, и используя свой практический опыт в бизнесе и любовь к этому сообществу, чтобы сделать его лучше для всех.

Пока толпа аплодирует и свистит, я оставляю целомудренный поцелуй на лбу Мари-Терезы и смотрю на Викторию, убеждаясь, что она видит, что в этом жесте нет ничего романтичного.

Что королева С делает в обмен на эту оливковую ветвь, которую я протягиваю?

Она хлопает в ладоши.

Три медленных саркастических хлопка, ее глаза полуприкрыты, на лице убийственная ухмылка, которая смотрелась бы уместно на барракуде.

Мои пальцы сжимаются на плечах Мари-Терезы. Она смотрит в том направлении, куда смотрю я, и вздрагивает.

— Эта женщина пугающая, — шепчет она сквозь улыбку.

— Она только шипит, но не кусается, — отвечаю я уголком рта, кивая на толпу. — Как кошечка.