Но ты со мной не в безопасности, мой лживый любовник. Ты держишь в руках собственную погибель.

Через мгновение, когда я не отвечаю, он нежно целует меня в шею и опускает нас на матрас. Мы лежим на боку, я спиной к нему, наши тела по-прежнему соединены. В другом конце комнаты, у стены с окнами, я вижу в стекле наше призрачное отражение: двое влюбленных, сплетенных в тесных объятиях.

Паркер снова начинает двигаться нежно и медленно. Его руки по-прежнему обнимают меня, а губы касаются бешено пульсирующей жилки на моей шее. Он опускает руку между моих ног и гладит меня так, как умеет только он, вызывая у меня стоны, даря мне одновременно острое удовольствие и острую боль, как тоже умеет только он.

Перед тем, как кончить, я закрываю глаза, чтобы не видеть в зеркале призрачную женщину с маской страдания на лице.

ДВАДЦАТЬ

Паркер

Я просыпаюсь один.

Часы на прикроватном столике показывают три часа ночи, я сажусь в постели и зову: — Виктория?

Ответа нет.

Я встаю, натягиваю джинсы, которые вчера вечером бросил на пол, и выхожу из спальни. Мои босые ноги бесшумно ступают по паркету. Я прохожу мимо приоткрытой двери в свой кабинет. Хмурюсь и останавливаюсь перед ней.

Я знаю, что вчера закрыл дверь; я всегда закрываю дверь, когда приходит домработница. Никому не позволено входить в мой кабинет, даже ей. Я уверен, что закрыл его.

Не так ли?

Я бесшумно распахиваю дверь и быстро оглядываюсь. Всё выглядит так же, как и всегда: идеальный порядок. Я закрываю дверь и иду по коридору в сторону гостиной, где и нахожу ее.

Виктория стоит обнаженная у окна и молча смотрит в ночь. Я останавливаюсь, любуясь ее фигурой, ее прекрасным телом, силуэтом на фоне панорамы города, мягким светом, играющим на ее коже. Она чувствует мое присутствие и оборачивается.

— Ты проснулась.

Она бормочет: — Не могла уснуть.

Словно намагниченный, я подхожу ближе. Проходя мимо дивана, я беру кашемировый плед, сложенное на подлокотнике. Виктория наблюдает за мной, не отрывая взгляда от теней. Когда я наконец оказываюсь перед ней, она смотрит на меня с грустной улыбкой.

— Я не хотела тебя будить, — говорит она.

Я оборачиваю плед вокруг ее тела и обнимаю, целуя в висок.

— Ты этого не делала.

— О, ты тоже страдаешь бессонницей?

Я усмехаюсь, наслаждаясь ароматом ее волос, ощущением ее в своих объятиях.

— Просто чутко сплю.

Виктория позволяет мне на мгновение уткнуться в нее носом, а затем отворачивается и смотрит в темноту. Она выглядит такой грустной. У меня в груди всё сжимается от беспокойства. Я надеюсь, что она не жалеет о том, что произошло между нами, потому что я точно не жалею.

Если я добьюсь своего, это будет происходить каждый день до конца наших дней.

— Тебе нравится вид?

— У меня лучше.

Она говорит это с таким пренебрежением, что я не могу удержаться от смеха. По крайней мере, она говорит правду. Это начало.

— Да будет вам известно, мисс Прайс, что это лучшая квартира в этом здании.

— Ты имеешь в виду это здание, похожее на гигантский пенис? Я никогда не видела ничего более фаллического. Дай-ка угадаю: архитектором был мужчина.

— А что, если бы это была женщина? Это было бы высокое здание в форме яичника?

— Это пугающая мысль. Ты можешь представить себе яичник высотой в сорок этажей? Звучит довольно мерзко.

Я разворачиваю ее, обнимаю и прижимаю к груди. Она обвивает руками мою талию и запрокидывает голову, глядя на меня с той слабой меланхоличной улыбкой.

— Почему ты грустишь? — спрашиваю я шепотом.

Виктория моргает, а затем поворачивает голову, отводя от меня взгляд.

— Я не грущу.

Я беру ее лицо в ладони. Как мне уже не раз приходилось делать – и, вероятно, придется делать еще много раз, – я заставляю ее посмотреть на меня. Я твердо намерен не дать ей спрятаться. Не хочу, чтобы между нами были стены.

— Не пытайся притворяться. Я вижу, что тебе грустно. Скажи мне почему.

Повисает долгая тишина. Затем, вместо того чтобы ответить мне прямо, она, как обычно, уходит от ответа.

— Почему ты видишь меня так ясно, а все остальные – нет?

Выбившаяся прядь волос падает ей на глаза. Я убираю ее с ее лба. Понизив голос, я говорю: — Почему, когда я внутри тебя, я чувствую, что наконец-то дома?

Она опускает голову и прячет лицо у меня на груди, но не раньше, чем я замечаю боль, пронизывающую его.

— Виктория…

— Пожалуйста. Это уже слишком. Хотя бы в этот раз, отпусти это.

Ее голос такой пустой, такой лишенный надежды, что я замираю и крепче обнимаю ее, желая утешить, но не знаю, в чем. Она явно не хочет мне рассказывать. Я медлю, зная, что могу вытянуть из нее правду, если буду настаивать, но в конце концов решаю сделать так, как она просит, и оставить все как есть.

У нас будет достаточно времени, чтобы решить все ее проблемы. Я никуда не уйду, и, если я хоть что-то в этом понимаю, она тоже никуда не уйдет.

Я шепчу: — Давай вернемся в постель, детка.

Когда Виктория кивает, я испытываю глубокое чувство облегчения. По крайней мере, сейчас она не убегает. Я беру ее на руки и отношу обратно в спальню, а затем ложусь рядом с ней и обнимаю ее. Она всё еще закутана в кашемир, как маленький буррито, но мне всё равно. Кажется, ей это нужно, как защитное одеяло. Если так она чувствует себя в безопасности, пусть так и будет. Она может получить всё, что захочет.

Лежа рядом с ней в темноте, я прислушиваюсь к звуку ее дыхания, чувствую, как мягко поднимается и опускается ее грудь. В какой-то момент, чувствуя удовлетворение, которого не испытывал уже много лет, я засыпаю.

Когда я просыпаюсь утром от солнечных лучей, льющихся в окна, Виктории уже нет.

ДВАДЦАТЬ ОДИН

Виктория

Когда я возвращаюсь в свой пентхаус, Табита и Дарси сидят за моим кухонным столом и хихикают, как две старухи, над тем, что Табби показывает Дарси на своем телефоне. На Табби розовая майка с надписью «Хватит пялиться на мои сиськи», кожаная мини-юбка, куча серебряных браслетов и байкерские ботинки. На Дарси надеты эластичные брюки с принтом под зебру, блестящий фиолетовый топ и золотые босоножки на опасно высоком каблуке.

— Боже. Похоже, здесь была распродажа магазина для стриптизерш.

— Ну и ну, — говорит Дарси, оглядывая меня с ног до головы. — Посмотри, кого к нам занесло.

— Это не смешно.

Дарси фыркает.

— А, по-моему, очень даже смешно.

— Чья это рубашка? — жизнерадостно спрашивает Табби.

— А ты как думаешь? — бормочу я, выдвигая стул и театрально усаживаясь на него. Дарси и Табби переглядываются.

Табби спрашивает: — Что случилось с блузкой, в которой ты уходила прошлой ночью?

Я хмуро смотрю на нее.

— Вы что сговорились?

Она улыбается так, что мне хочется обхватить руками ее горло.

Дарси говорит: — Знаешь, нет ничего постыдного в том, что ты отлично провела время.

Я подпираю подбородок кулаками.

— Заткнитесь. И почему вы, обе, оказались на моей кухне так рано в воскресенье утром?

— Потому что твоя помощница позвонила мне и сказала, что ты не вернулась домой прошлой ночью, поэтому мне пришлось приехать, чтобы самой посмотреть, в каком ты будешь состоянии, когда наконец появишься. — Она поджимает губы. — И в каком же ты состоянии?

Я опускаю голову на стол, кладу лоб на сложенные руки и вздыхаю.

— О-о-о, — говорит Табби.

Дарси спрашивает: — Что?

— Я знаю этот вздох. Это предвестник какого-то действительно мерзкого плана. Вероятно, сейчас Виктория расскажет нам о теле, от которого нужно помочь ей избавиться.

Дарси резонно замечает: — Девочка, зачем тебе друзья, если ты не можешь рассчитывать на их помощь в сокрытии тела?