Его улыбка, наверное, самое печальное, что я когда-либо видела.

— Очень мило с твоей стороны так говорить. Но это моя вина. Она не была в депрессии. Она не была неуравновешенной. Она была идеальна. Мы были идеальны. А потом я все испортил. То, что она сделала, произошло из-за того, что сделал я. Причина и следствие, вот так просто. Ее смерть на моей совести. И я должен жить с этим знанием всю оставшуюся жизнь.

«Она была идеальна. Мы были идеальны».

Меня сейчас вырвет.

Я не знаю, что Паркер видит на моем лице, но что бы это ни было, это заставляет его разжать руки и сократить небольшое расстояние между нами. Он тянется к моему лицу, но передумывает и опускает руку.

— Я никогда никому не рассказывал эту историю, — хрипло говорит он.

Ну, что ж, рада за меня. Разве я не особенная?

Я скромно смотрю на пуговицы спереди на его рубашке.

— И я никогда никому не рассказывала свою историю. Так что, думаю, мы квиты.

— Технически это неправда.

Я поднимаю на него глаза.

— Кроме меня, еще три человека знают о твоем заболевании сердца, верно?

Я криво улыбаюсь.

— Вообще-то, если хочешь знать всю правду, их четверо. Раньше я не считала своего врача.

— Хорошо. Но ты понимаешь, что это значит, не так ли?

Легкая нотка юмора в его голосе заставляет меня одновременно опасаться направления, в котором он движется, и испытывать облегчение от того, что мы, возможно, миновали всю эту эмоциональную чушь.

— Что?

— Ты должна сказать мне то, чего больше никто не знает. Только тогда мы будем в расчете. — Он протягивает руку и гладит меня по щеке. Его голос понижается. — Пусть это будет что-то хорошее.

Мои брови приподнимаются.

— Лучше, чем состояние моего сердца? Как вы думаете, сколько у меня секретов, мистер Максвелл?

Впервые с тех пор, как мы вошли на кухню, его улыбка становится искренней.

— Я бы предположил, что вам нужен шкаф размером с самолетный ангар, чтобы спрятать все ваши скелеты, мисс Прайс.

Я ничего не могу с собой поделать и улыбаюсь в ответ.

— Это очень полезный талант – быть таким очаровательным, когда ты кого-то оскорбляешь. Мне обязательно нужно добавить это в свой арсенал.

Теперь он смеется. От этого звука у меня по рукам бегут мурашки. Паркер берет мое лицо обеими руками. Его голос понижается.

— Я думаю, твой арсенал и так достаточно богат.

— Ты опять начинаешь свои очаровательные оскорбления. Что мне с тобой делать?

Глаза Паркера горят. Его лицо близко к моему. Я борюсь с желанием прижать руки к его широкой груди, но вместо этого оставляю их свободно висеть по бокам.

— Ну вот, опять вы за свое, мисс Прайс, прямо как Скарлетт О’Хара. Что я вам говорил по этому поводу?

— Насколько я помню, мистер Максвелл, вы сказали, что Зена, королева воинов, была намного предпочтительнее моих прозрачных попыток казаться застенчивой. Может быть, мне проткнуть вас мечом насквозь?

Он с жадным вниманием следит за моими губами, пока я говорю. Один шаг ближе, и его тело прижато к моему. Я не могу отступать дальше; кухонная стойка прижимается к моей заднице.

Я в ловушке.

Невероятно интимным, сексуальным голосом Паркер требует: — Расскажи мне что-нибудь, чего о тебе больше никто не знает, Виктория. Ни твой врач. Ни твоя подруга Дарси. Даже твоя мать. Дай мне что-нибудь, что предназначено только для меня. И тогда мы будем квиты. И тогда мы действительно сможем начать.

У меня пересыхает во рту.

— Начать что?

Он проводит большим пальцем по моим губам.

— То, чего мы оба хотим.

— Чего именно? — Мой голос срывается. Глупый голос.

Паркер прижимается своим тазом к моему. Его эрекция не оставляет никаких сомнений относительно того, чего он хочет, но, просто чтобы подчеркнуть это, Паркер бормочет: — Всего.

Мы смотрим друг другу в глаза, прерывисто дышим и оба не двигаемся. Напряжение между нами искрит, как оголенный провод. Он замечает в моих глазах проблеск сомнения или другую эмоцию, которая заставляет его предупредить: — И не смей говорить мне ничего, кроме всей неприукрашенной правды, иначе я перекину тебя через колено, и это будет не ради забавы.

На короткое мгновение я закрываю глаза, чтобы отвлечься от него.

Когда я открываю их снова, то понимаю, что, возможно, получу больше, чем несколько царапин и ушибов, к тому времени, как доберусь до дна этой шестифутовой ямы, которую я так весело копаю.

Глядя ему в глаза, я прыгаю с края обрыва и признаюсь.

— Я боюсь темноты. Клоуны и маленькие дети наводят на меня ужас. И я почти уверена, что умру в одиночестве, окруженная слишком большим количеством кошек, и пройдет несколько недель, прежде чем мое тело найдут, потому что никому во всем мире нет до меня дела, ведь я была такой идиоткой всю свою жизнь.

Как будто он только что открыл, как работает холодный термоядерный синтез, или нашел лекарство от рака, на лице Паркера появляется выражение изумления.

Он выдыхает: — Ты такая чертовски красивая, — и во второй раз за вечер прижимается своими губами к моим.

ТРИНАДЦАТЬ

Виктория

Эти его поцелуи вызывают привыкание. Сексуальные, требовательные и такие умопомрачительные, что я уверена: он мог бы продавать их на улице и зарабатывать миллионы.

На этот раз Паркер отстраняется первым. Мы оба тяжело дышим и обнимаемся, как парочка озабоченных подростков.

Я стону, лишившись его губ.

— Почему ты остановился?

Его веки приоткрываются, голос звучит хрипло и напряженно, даже более напряженно, чем выражение его глаз.

— Потому что я собирался сделать с тобой на этой стойке что-то настолько грязное, что твоя подруга Глория Тартенбергер навсегда закрыла бы заведение. Мне пришлось бы снести весь ресторан и отстроить его заново.

В восторге я смеюсь. На этот раз я сохранила контроль, а он, дюйм за дюймом, теряет его.

— Теперь я заинтригована. Дай мне подсказку.

Паркер наклоняет губы к моему уху.

— Ты знаешь, что вкуснее ложки белужьей икры за четыре тысячи долларов?

— Нет. Что?

Одна его рука соскальзывает с моей талии, обхватывает мою ягодицу и сжимает.

— Ложка белужьей икры за четыре тысячи долларов, съеденная с гладкой киски.

Его слова такие чувственные, а голос такой горячий и мрачный, что у меня перехватывает дыхание. Мои пальцы впиваются в мышцы его плеч. Дрожь желания пробегает по моему телу.

Паркер усмехается.

— Я вижу, тебе нравится эта идея.

Нет – я ненавижу эту идею. Я опасно близка к тому, чтобы прямо попросить его об этом, поэтому говорю легко и игриво, чтобы сбить его с толку.

— На самом деле, это звучит немного негигиенично. Не думаю, что мой гинеколог одобрил бы такое. Кроме того, откуда ты знаешь, что у меня под трусиками не растет огромный куст из семидесятых?

Одним быстрым движением, от которого замирает сердце, его рука скользит ниже, забирается под подол моей микроскопической юбки и задирает ее, обнажая мой зад. Над моим копчиком он просовывает палец между моими стрингами и кожей.

— Ты имеешь в виду эти трусики?

Паркер дергает шелк. Он трется о самую чувствительную часть моего тела. Я подпрыгиваю, задыхаясь, мои глаза широко открыты.

Его горячее дыхание овевает мою шею. Его губы касаются мочки моего уха, когда он говорит.

— Эти мокрые трусики, в которые я хотел зарыться лицом с тех пор, как ты вошла на кухню в своем доме?

Он снова дергает ткань, натягивая ее прямо на мой клитор и вызывая у меня тихий стон. Я изо всех сил пытаюсь сохранить дыхание и чувство контроля.

— Они не мокрые.

Глубокий, опасный звук вырывается из груди Паркера.

— Больше никакой лжи, Виктория.

Я закрываю глаза. Затем шепчу: — Это не ложь. Мои трусики не мокрые, они пропитаны влагой.