— Спасибо вам, — ворчу я, обращаясь к столу. — По крайней мере, я знаю, что могу положиться хотя бы на кого-то здесь.

Табби встает. Я слышу, как она подходит к стойке, слышу, как льется жидкость. Она возвращается и ставит передо мной дымящуюся кружку с кофе.

— Не суди так поспешно, Малефисента. Ты можешь на меня положиться. И в важных делах тоже, например… в поисках девушки, с которой встречался Паркер и которая покончила с собой.

Я резко выпрямляюсь и пристально смотрю на нее.

— Ты узнала? Скажи мне, скажи!

Дарси говорит: — Ого, о чем вы?

— Паркер рассказал Виктории, что встречался с девушкой, которая покончила с собой.

— На самом деле, он сказал: «Я однажды убил человека», что совсем другое дело, но, когда я на него надавила, он признал, что в действительности она покончила с собой. Он просто довел ее до этого.

У Дарси такое лицо, будто она только что съела протухшие суши.

— Белые люди. Вы все ебанутые.

— Продолжай рассказ, Табита! Что же случилось?

Табби садится, складывает руки на столе и смотрит на меня.

— Случилось то, что твой парень солгал.

Я слышу слабый, далекий звон в ушах.

— Что?

Табби качает головой, выдерживая мой взгляд.

— Ни одна девушка, с которой встречался Паркер, не покончила с собой. Я искала везде, вплоть до того времени, когда он учился в средней школе, даже сделала перекрестные ссылки на записи моргов в каждом месте, где он жил, на случай если я что-то пропустила. Ничего нет. Он солгал.

Я медленно откидываюсь на спинку стула.

— Но… Европа. Он ходил в школу в Англии. Он жил во Франции…

— Я искала везде, Ви. Когда люди умирают, остаются записи. Медицинские карты, некрологи, свидетельства о смерти, статьи в газетах. Я имею в виду, что вся история его отношений общеизвестна; он знаменит уже десять лет. Можно связать точки от одной к другой, вплоть до прошлого, но даже до этого ничего нет. Я уверена в этом; Паркер солгал.

Поскольку я знаю, насколько Табби хороша в своем деле, я уверена, что она говорит мне правду. Если бы была хоть какая-то крупица информации, подтверждающая его историю, хоть что-то, она бы это нашла.

Кажется, меня сейчас стошнит.

— Матерь Божья. Ублюдок.

Дарси бормочет: — О боже. Я чувствую, что Капитану Америке сейчас отвесят пощечину.

— Он, блядь, солгал мне? Этот сукин сын СОЛГАЛ мне?

Не в силах больше сидеть, я вскакиваю на ноги и начинаю расхаживать по комнате. Не могу в это поверить. Не могу поверить, что снова повелась на его уловки.

— Хорошо, а теперь давайте сохранять спокойствие, — говорит Дарси обеспокоенным тоном.

— Спокойствие? — Я разворачиваюсь, чтобы посмотреть на нее. — Ты хочешь спокойствия? Я покажу тебе гребаное спокойствие! Я так спокойна, что мои руки даже не будут дрожать, когда я отрублю ему чертову голову!

Табби говорит: — Виктория, пожалуйста, не отрубай мне голову за то, что я это говорю, но чего ты ожидала? Ты знаешь его лучше, чем кто-либо другой. Он лжец. Это его обычное поведение.

И у него это так хорошо получается.

Паркер действительно заставил меня поверить, что у него есть ко мне чувства. Все это казалось таким… реальным.

Хотя на самом деле это была просто блестяще рассчитанная ложь, чтобы заставить меня ослабить бдительность, чтобы он мог трахнуть меня.

Чувствуя тошноту, я опускаюсь обратно в кресло.

Дарси переводит взгляд с меня на Табби.

— Хорошо, может кто-нибудь, пожалуйста, рассказать мне, что именно связано с этим парнем? Всё, что я знаю, это то, что у вас двоих есть прошлое. Насколько оно велико?

В этот момент звонит мой мобильный телефон. Я оставила его на стойке у раковины, когда уходила накануне вечером. Мы втроем смотрим на него.

— Ты собираешься ответить? — спрашивает Дарси, когда телефон продолжает звонить.

— Табби.

По моей подсказке она подскакивает к стойке и берет телефон в руки.

— Это он.

Я делаю рукой поперек шеи движение, словно перерезаю горло. Она нажимает кнопку, и звонок прекращается.

На кухне воцаряется тишина, пока Табби не спрашивает: — Так там был сейф?

Я киваю.

— Настенный сейф. Спрятан в его кабинете за картиной «Влюбленные» Магритта³².

Ее глаза расширяются.

— Ты шутишь.

— Нет.

— Вот это символизм! – восклицает Табита.

Дарси вздыхает.

— Переведи, пожалуйста.

Табби помогает ей понять суть.

— Это знаменитая французская картина, на которой двое влюбленных целуются, но их головы покрыты белыми вуалями. Тканевый барьер препятствует истинной близости между влюбленными, превращая акт страсти в изоляцию. Обычно это интерпретируется как рассказ о неудовлетворенных желаниях, о неспособности полностью раскрыть истинную природу даже наших самых близких спутников жизни.

Дарси смотрит на меня.

— Я спрошу тебя позже, каково это – проводить дни с ходячей энциклопедией, но сейчас ответь мне вот на какой вопрос: что в сейфе?

— Я не знаю. Это то, что мне нужно выяснить. Мне потребовалось некоторое время, чтобы найти его, поэтому я не хотела рисковать и тратить больше времени на поиски ключа. — Мое лицо каменеет. — Я сделаю это в следующий раз.

Табби бросает взгляд на Дарси, а затем переводит свой немигающие зеленый глаза на меня.

— Я уверена, что ответ отрицательный, но я все равно должна спросить; когда ты играла в прятки и рылась в его шкафу в поисках одежды и прочего, ты ведь не проговорилась ему о другом, не так ли?

Дарси оживляется.

— Что еще?

Я в ярости, и гнев затуманивает мой рассудок. Я выпаливаю: — Ребенок.

Дарси смотрит на меня в полном замешательстве.

— Ребенок? Какой ребенок?

Дерьмо. Отличная работа, Виктория.

Я закрываю глаза. Когда открываю их снова, весь гнев уходит. Все, что осталось, – это огромная, давящая чернота.

– Табби, отмени все, что у меня запланировано на вторник. И позвони в NetJets. Закажи мне билет на первый рейс до Ларедо.

— Почему? Что ты собираешься делать?

Я смотрю на нее, потом на Дарси. Я ясно вижу беспокойство на их лицах, но все, что меня сейчас волнует, – это закончить то, что я начала. И есть только один человек в мире, который может мне в этом помочь.

– Я собираюсь повидаться со своей дочерью.

У Дарси отвисает челюсть. Табби качает головой и вздыхает.

А я поворачиваюсь, чтобы пойти в свою спальню собирать вещи.

ДВАДЦАТЬ ДВА

Виктория

Когда я хихикаю, Паркер пытается утихомирить меня, но сам тоже смеется. Он ничего не может с собой поделать; ему нравится мой смех.

— Бел, нам нужно вести себя тихо. Мои родители не должны знать, что ты здесь.

— Щекотно! — Я пытаюсь не шевелиться, пытаюсь заглушить визг удовольствия, отчаянно рвущийся из моего горла.

— Щекотно?! — Паркер притворяется оскорбленным. — Это должно быть приятно!

Он медленно проводит кончиком пера между моих обнаженных грудей, вниз по грудной клетке и по животу. Когда он проводит пером вокруг моего пупка, мне приходится прикрыть рот и прикусить губу, чтобы не завизжать от смеха.

— Это действительно приятно. Но еще и щекотно.

Паркер ухмыляется. Он вытягивается обнаженный рядом со мной, опираясь на локоть, его золотистые волосы растрепаны, а тяжелая нога перекинута через мои. Мы в его постели в доме его родителей, простынь натянуты на его голове и плечах, и мы уютно устроились в нашем собственном прекрасном мире. Сейчас одиннадцать часов дождливого школьного вечера, и я, как обычно, улизнула из дома, чтобы навестить его на другом конце города.

Мои родители крепко спят, но я делю спальню со своим младшим братом. У Паркера, единственного ребенка в семье, огромная спальня на верхнем этаже особняка его родителей, вдали от вечеринки с коктейлями, которая проходит в большой гостиной внизу.