Если жизнь меня чему-то и научила, так это тому, что вся идея о том, что кроткие наследуют землю, – полная чушь. Единственное, что унаследуют кроткие, – это то, что сильные соизволят им бросить.

Ешь или будешь съеден. Нет закона важнее.

Глядя в удаляющуюся спину Паркера, я бормочу: — Давай разожжем это барбекю, — и следую за ним внутрь.

***

Интерьер дома еще красивее, чем снаружи. Полы из травертина, высокие потолки и мебель с приглушенным тропическим рисунком – все это кричит о дорогой, сдержанной элегантности. Хотя я не хочу этого признавать, я впечатлена.

— У тебя очень хороший дизайнер.

Я беру бокал Chablis, который предлагает мне Паркер, и прохожу на большую открытую кухню. Из панорамного окна открывается вид на залитый лунным светом океан, настолько великолепный, что кажется ненастоящим. Хотя температура не ниже 27 градусов, на горизонте сгущаются тяжелые серые тучи, предвещающие дождь.

— Спасибо. Но у меня нет дизайнера, я все сделал сам.

Я прислоняюсь бедром к стойке напротив него и не пытаюсь скрыть недоверие в своем голосе.

— Серьезно? В свободное время между погоней за женщинами, управлением ресторанной империей и планированием своей новой карьеры в качестве конгрессмена? Впечатляет.

— Что я могу сказать? Я разносторонний человек.

Его улыбка ошеломительна. Должен быть закон против такой красоты, которая ошеломляет и обезоруживает женщину одним махом. Поскольку я чувствую, что могу самопроизвольно воспламениться, я отвожу взгляд и делаю большой глоток вина.

— Я собираюсь приступить к приготовлению ужина. Стейки на гриле и зеленый салат тебе подойдут?

Интересно, что за чудо-работник у него в подчинении, который в мгновение ока доставляет свежие стейки и овощи в отдаленное убежище на берегу моря. Я должна нанять этого человека.

— Стейки – это просто замечательно.

— Хорошо. Мы поедим на веранде. — Паркер выглядывает в окно. — Похоже, у нас есть время, прежде чем разразится шторм.

Я прослеживаю за его взглядом, хмуря брови. Эти облака на горизонте теперь выглядят намного более зловещими.

— Шторм? Я думала, лето – сезон ураганов?

Ошеломительная улыбка появляется снова. Паркер придвигается ближе и проводит пальцами по моей скуле.

— Только не говори мне, что королева С боится небольшого грома и молнии.

Я поднимаю на него взгляд, чувствуя, как учащается сердцебиение, и замечаю озорной блеск в его глазах, а также глубокую, неожиданную нежность. Нежность в его ласках тоже удивляет; в том, как он гладит мою кожу, чувствуется неожиданная забота. Это почти по-отечески, как будто он одновременно гордится мной и беспокоится за меня.

Учитывая все обстоятельства, это крайне подозрительно.

— Не больше, чем обычная девушка, стоящая на самом высоком месте суши во время грозы.

Я замираю, когда Паркер подходит ближе, берет мое вино и ставит его на стойку, затем обнимает меня за талию и притягивает к себе. Он обхватывает ладонями мой затылок и наклоняет голову так, что наши лбы соприкасаются.

— Я никогда никому не позволю причинить тебе боль, Виктория, какой бы плохой ни была погода.

В его голосе есть что-то недвусмысленное, что-то ясное и абсолютное, как обещание.

Как клятва.

— Паркер…

Он не дает мне закончить. Завладевает моими губами в поцелуе, от которого по моим нервным окончаниям с ног до головы разгорается пламя. Я вдыхаю, выгибаясь навстречу ему, вбирая в легкие его запах, ощущая его силу и жар его тела, чувствуя, как рушится мое сопротивление.

Почему? Почему с ним? Почему из всех мужчин на свете мое тело пылает страстью именно к нему, болит из-за него, жаждет его с ненасытным желанием, граничащим с алчностью?

Ну, ты тупая корова, может, дело в том, что он – единственный мужчина, которого ты когда-либо любила.

От этой мысли меня пронзает волна чистого ужаса. Я вырываюсь из объятий Паркера.

— Ого, — тихо говорит он, наблюдая за моим лицом, когда я оседаю в нескольких футах от него, дрожащая и бледная. — Полегче, тигрица. Что только что произошло?

Я закрываю глаза и облизываю губы, решив, что мое сердце не подведет меня сейчас и не разорвется, как оно угрожает.

— Я… иногда ты… мы…

Я не могу подобрать слов, закрываю лицо руками и стону.

Затем он обнимает меня. Прижимает меня к себе, кладет мою голову себе на плечо, нежно покачивает и шепчет: — Я знаю. Меня это тоже переполняет.

В моей голове звенит колокольчик. Это первый звонок к финальному раунду боя за титул чемпиона в супертяжелом весе между моим разумом – безжалостным дикарем – и моим разбитым, бессмысленным, тоскующим сердцем. Сердце, которое, как я была убеждена, умерло и было похоронено, пока Паркер Максвелл не вернулся в мою жизнь и не воскресил жалкие, разорванные его клочки.

Я так долго жила без надежды, так долго была без любви, так долго избегала любых встреч, кроме случайных – вставить вкладку А в слот Б, бежать со всех ног, повторить – что этот пир эмоций, которым меня кормит Паркер, перегрузил все системы. В одну минуту я спокойна, хладнокровна, держу всё под контролем… а в следующую – взрываюсь, как фейерверк в День независимости.

Уткнувшись ему в грудь, я шепчу: — Я ненавижу, что ты делаешь меня такой слабой.

Легкая дрожь пробегает по его телу.

— В капитуляции есть сила.

— В капитуляции есть разрушение, — отвечаю я.

Его голос звучит хрипло, срывающимся от эмоций.

— Это не игра с нулевой суммой⁴⁰, Виктория. Если мы оба сдадимся, это будет беспроигрышный вариант.

Я снова отстраняюсь от него и стою возле большого холодильника из нержавеющей стали, сжав кулаки, моя грудь тяжело вздымается. Я говорю с горечью: — Не бывает такого понятия, как беспроигрышный вариант. Кто-то выигрывает, а кто-то проигрывает. Любой, кто думает иначе, – ребенок.

— Или влюблен, — отвечает он мягким голосом.

Я резко вдыхаю. Его слова отдаются во мне, как удар гонга. Я шепчу: — Не надо.

Паркер стоит неподвижно. Его красивый рот растягивается в жесткую линию.

— Помни, где мы находимся, милая: Casa de la Verdad. Это зона без дерьма.

Его взгляд словно бросает мне вызов, но мы оба знаем, что я не могу ему перечить. Даже если мои губы не произносят слова, мое тело говорит ему, что я чувствую к нему каждый раз, когда он прикасается ко мне. Поэтому я делаю единственное, что могу: поворачиваюсь к нему спиной, обнимаю себя руками и меняю тему.

— Я, пожалуй, освежусь, пока ты готовишь, если не возражаешь.

Мой голос звучит на удивление ровно, вероятно, потому что я не смотрю на него. Примечание для себя: избегать зрительного контакта в течение следующих сорока восьми часов.

— Конечно. — Его тон снова становится мягким. Ласковым. — Ужин будет готов примерно через тридцать минут. Спальня наверху, в конце коридора. — Я слышу, как Паркер открывает шкаф, что-то достает и закрывает его. Он тихо добавляет: — Не могу дождаться, когда проснусь в постели завтра утром и обнаружу, что ты всё еще со мной.

О, кинжал в сердце. Вот почему я избегаю правды любой ценой: она чертовски болезненна. Честность – это просто огромная выгребная яма, полная нужды и слабости, способная обнажить тебя и заставить хныкать, как младенца.

Если я когда-нибудь построю себе дом для отдыха на Карибах, я честно назову его Домом Смерти и покрашу все в черный цвет.

Я неуклюже иду туда, где Паркер оставил мою сумку у входа, беру ее и поднимаюсь наверх.

ТРИДЦАТЬ ДВА

Виктория

В элегантной ванной комнате я набираю ванну, которая по размеру не уступает спа-бассейну. Пока вода набирается, я закидываю свою дорожную сумку на кровать размера king-size и расстегиваю ее, чтобы достать вещи.

Поверх моей одежды лежит улыбающаяся белая мягкая игрушка с розовым бантиком между торчащих ушей. Ее пухлое тело украшает розовое платье с оборками.