— Солдатик! Эй, солдатик! — внезапно она разогнулась, бросила свои тряпки и кинулась к нам, — Помоги нам! Вытащи телегу. Вовек благодарны будем!
Женщина пробилась через вереницу идущих по краю дороги людей и попыталась повиснуть у меня на руке. Я отшатнулся, чуть было не выронив копьё, а затем резко прибавил шагу. Проводник запретил касаться тех, кого мы тут увидим, и я не собирался нарушать этот запрет.
— Солдатик, — на глазах женщины проступили слёзы, — Мы ведь по миру пойдем… ну хоть кто-нибудь…
Людской поток захлестнул её и начал постепенно сносить в сторону заставы. Мы же шли дальше.
— Мы конфискуем эти телеги! — рявкнул кто-то впереди. Судя по силуэту, одетому в красную стёганку — один из солдат маркграфа, — И лошадь! Берите, что можете унести и проваливайте! Ваше добро нам без надобности.
— Ну как же это… — человек спрыгнул к повозке и попытался подойти к солдату, но тут же получил тупым концом копья под дых и согнулся пополам. Ехавшая на телеге баба принялась горестно причитать, глядя на побитого мужа, однако её стоны и всхлипы тут же потонули в скрипе телег, ржании лошадей и гомоне взбудораженной толпы.
— Тебе сказали, бери, что можешь унести и проваливай. Твоя телега реквизируется в пользу армии. Можешь потом написать жалобу коменданту, — солдат мрачно усмехнулся и пнул носком ботинка скрючившегося на земле человека, — Если, конечно, писать умеешь. Эй ребята! — он повернулся к четырём сопровождавшим его солдатам, — Бабу ссадить, их дерьмо выкинуть на обочину. Давай, живее! Раз-два, раз-два.
Бойцы тут же полезли в кузов. Один ухватил женщину за косу и потащил её вниз. Та ойкнула и принялась упираться, но солдат одним мощным рывком сначала свалил её с ног, затем выволок из кузова, бросив прямо в дорожную грязь. Второй тут же забрался на телегу и принялся переваливать через борт ящики и лари с добром. Двое других оттаскивали их на обочину.
Мужик приподнялся на руках и попытался плюнуть солдату на сапоги, за что немедленно получил удар подошвой в лицо. Затем командир патруля схватил его за шиворот, несколькими грубыми рывками отволок на обочину дороги и швырнул прямо в груду вещей, вываленных из его телеги. Швырнул слишком сильно. Тело ударилось затылком о край окованного железом ларя, мотнуло головой, вывернув шею под несвойственным живому человеку углом и больше не шевелилось. Женщина ползавшая рядом в грязи и собиравшая какую-то мелочевку, высыпавшуюся из ящика этого даже не заметила. Командир же лишь равнодушно пожал плечами и вернулся к своим подчинённым, уже разворачивавшим телегу в противоположную сторону.
Одним ловким движением он запрыгнул на козла телеги, привстал на них и заорал:
— Дорогу! Мать вашу, дайте дорогу!
Второй стражник, уже взявший в руки поводья, хлестнул ими лошадь, не дожидаясь, когда крестьяне разойдутся в стороны. Телега рванула вперёд. Какой-то мужик не успел отскочить, поскользнулся в грязи и упал. Лошадь переступила через него, но в следующий миг тяжелый толстый обод одного из колёс телеги наехал на пальцы его правой руки. Послышался мерзкий, чавкающий хруст. Повозка проехала дальше, оставив бедолагу лежать посреди грязной дороги. Несколько мгновений он не двигался. Затем неловко сел и с недоумением уставился на свои расплющенные пальцы. Прижал искалеченную руку к груди и тихо завыл от боли. Но его вой тут же потонул в гомоне взбудораженной толпы.
Где-то впереди раздался отчаянный крик молодой девушки. Двое хмырей, одетых в какие-то грязные лохмотья, волокли её в кусты. Один тянул за косу, а второй прямо на ходу разрывал простенькое платье из серой ткани. Жертва лягалась, пыталась укусить и вопила, зовя на помощь, но проехавшие мимо солдаты не обратили на это никакого внимания. Они торопились в хвост колонны. Туда, где их товарищи продолжали укреплять наспех возведённую баррикаду. Толпа же предпочла не заметить, как один из решивших поразвлечься отбросов, загнул девку раком, даже не дотащив её до ближайших кустов, а второй задрал подол её юбки, явив миру бледный, брыкающийся зад. Вскоре отчаянные визги прекратились, а ритмичные всхлипы потонули в скрипе колёс, ржании лошадей и гомоне толпы.
— Ёбаный хер… — тихо выругался себе под нос Альберт, — Что же ты, старый долбоёб, натворил…
Ему никто не ответил. Люди спешили убраться подальше и не смотрели по сторонам. Мы же двигались вперёд. К баррикаде, которая уже виднелась вдалеке. Толпа постепенно редела. Как и лес, по правую сторону дороги. Вскоре дорога вывела на поле, которое пересекала мелкая речушка. Баррикада располагалась сразу перед мостом.
С нашей же позиции открывался вид на просторные заливные луга. Вдалеке возвышалась чёрная полоска городской стены, над которой виднелись красные треугольники черепичных крыш. На первый взгляд, пейзаж был вполне обычный, но стоило немного приглядеться, как становилось ясно — почти вся левая часть города была разрушена. Камень гордской стены растрескался и осыпался, из-за чего она стала вдвое ниже. Из десятков домов устояли лишь несколько. Столбы жирного чёрного дыма подпирали низкое, укрытое свинцовыми тучами небо.
Чуть поодаль от города виднелся зловещий силуэт одиноко стоящей башни. Её верхушку окутывало едва заметное красноватое свечение. Отставшие от колонны крестьяне то и дело оборачивались, кидая в её сторону встревоженные взгляды. Да и солдаты, копошившиеся на баррикаде не спускали с неё глаз.
— Ну наконец-то, — окрикнул нас командир бойцов с гребня баррикады, — Вас, собак Гронесбургских, только за смертью посылать. Вы нашли… Ох мать…
Договорить он уже не успел. Свечение вокруг башни начало судорожно пульсировать. По равнине прокатился тяжелый низкий рокот. Затем, на одно короткое мгновение, в воздухе повисла напряженная тишина. Земля под ногами начала мелко дрожать. Наспех возведённая баррикада заскрипела. С неё посыпалась древесная пыль. Руки солдат судорожно вцепились в древки алебард и ложа арбалетов. Их взгляды все, как один были устремлены в сторону башни. Они видели своего врага… И ничего не могли с ним поделать.
Позади нас послышались отчаянные крики и ржание лошадей. Я обернулся. Толпа рванула вперёд, давя и выпихивая с дороги отстающих. Возницы, бросая своё добро спрыгивали с козел и вливались в ревущий поток паникующих людей. Лошади, которых никто не потрудился распрячь, ржали и пытались ударить в галоп, спасая собственные жизни. Тянули за собой телеги, давя людей, сталкиваясь друг с другом и образуя на дороге затор. Люди шарахались от них, поскальзывались, падали и тут же оказывались под ногами напирающих сзади. Ор, крики, мат, ржание, треск досок, хруст ломающихся костей — всё это смешалось в один густой, нечеловеческий вой, повисший над трактом. Вой, который медленно, но неумолимо тонул в накатывавшихся волнах тяжелого низкого рокота. Свечение вокруг башни пульсировало, всё больше набухая красным цветом.
Внезапно всё вновь затихло. Я видел раскрытый в отчаянном крике рот командира. Видел вставшую на дыбы лошадь, которая в следующий миг передним копытом разможжила голову какому-то бедолаге. Видел ползущую по брусчатке женщину, ноги которой волочились безвольными тряпками, а по спине расплывалось тёмно-красное пятно. Видел, как ветер согнул могучие стволы деревьев, ломая ветки и срывая листья с их крон. Но ничего не слышал.
В следующий миг тонкая ниточка красного, нестерпимо яркого света пробила тяжелые серые тучи, воткнувшись прямо в вершину башни. Траву и деревья согнул новый порыв ветра. Он же сорвал знамя с волчьей пастью, с импровизированного флагштока, воткнутого в баррикаду. Боец, стоявший неподалёку от нас выронил арбалет. Упал на колени, сжимая латными рукавицами голову. Его рот раскрылся в беззвучном крике. А спустя секунду бойца вырвало на камни кровью.
Я обернулся. Толпа остановилась. Люди падали на землю, зажимая уши руками. Лошади валились набок, судорожно суча копытами и пытаясь найти опору. Кровь текла из глаз, ушей, ртов, скапливаясь в небольшие лужицы между камнями брусчатки. Ветер гнул и ломал деревья, роняя их прямо на корчащихся людей. Рядом что-то упало. Это командир свалился с баррикады. В руках он по прежнему сжимал копьё. Глаза навыкате. Рот открыт. Между сведённых судорогой челюстями толчками выплёскивалась густая, чёрная кровь.
