Пару раз мы обходили вихри по широкой дуге. Тогда приходилось сильно прижиматься к краю насыпи, и наши взгляды невольно падали на чёрные заводи бочагов. И когда это случалось — по спине пробегал холодок. Там что-то было. Было в глубине этих маслянисто-мутных глаз. Оно наблюдало за нами. Изучало. И ждало. Ждало удобного момента.

Оно было голодно. В топи давно никто не заходил и оно давно не ело. Я чувствовал это буквально кожей. Чувствовал, что спокойно нам пройти не дадут.

Но мы продолжали идти вперёд. Медленно. То и дело останавливаясь, чтобы проверить дорогу. Вперёд, сквозь молочно-белёсую мглу, в глубине которой то появлялись, то вновь растворялись тощие, неестественно вытянутые силуэты.

Впереди показался путевой столб. Ну как, столб. Старый, обросший мхом, покосившийся камень, на котором кто-то грубо нацарапал надпись «Гронесбург» и рядом цифру пятнадцать. Она должно быть означала мили. Чуть ниже виднелись и другие надписи, выведенные углем, взятым тут же, из небольшого кострища, расположившегося прямо на обочине.

«Грэхен и Хромой. Десятая вылазка. В этот раз мы дойдем»

«Клюв, Коготь, Буч. Идём назад».

«Мужики, оставляйте дрова. Мясник Альфред»

«Охотник Освальд. Сиплый погиб. Помяните.»

Возле камня проводник остановился и тоже подобрал уголь. И в этот момент меня прямо таки прошибла интересная мысль. Они же все умеют писать. Да не просто писать, а писать грамотно. Какого, блин, хрена? Все крестьяне, за исключением разве что некоторых старост, не умели не то, что писать, а даже читать. А тут, мясники, охотники, какие-то проходимцы…

— Слушай, а ты давно писать научился? — поинтересовался я у проводника, старательно выводившего буквы на путевом камне.

— Никогда не умел, — ответил он, продолжая своё занятие, — А что?

— Как бы тебе помягче сказать, — хмыкнула Айлин, тоже с интересом разглядывая надписи, — Ты это делаешь прямо сейчас. Причём довольно грамотно.

Проводник бросил на нас короткий, непонимающий взгляд, вернулся к своему занятию и пробубнил себе под нос:

— А, вы про это? В урочище оно само приходит. Уж не знаю почему. Тут я знаю, как мысли перенести на камень или бумагу, а стоит выйти — сразу навык теряется. Тут у всех так.

Хм… Забавно конечно. Видать прорыв магической энергии влияет на мозги гораздо сильнее, чем мы предполагали. И делает он это весьма странным образом. Как будто бы смешивает или как-то соединяет сознание всех, кто находится в урочище между собой. Или, как минимум, с сознанием Душелова. Кроме нашей маленькой экспедиции из живых, только он в этом урочище должен уметь писать.

Что ж, это по-крайней мере объясняет, почему сознание тех, кто слишком долго находится в урочище так сильно меняется. Почему их так тянет обратно. И почему приближение к башне сворачивает бедолагам мозги набекрень. Должно быть там связь начинает заметно крепнуть, и далеко не каждый разум может выдержать смешение двух, а то и многих сознаний. Грёбаные маги, какой же говёный ящик Пандоры вы открыли на этот раз…

— Слышите… — внезапно встрепенулся Альберт, оторвав меня от размышлений — Будто на помощь зовёт кто-то.

— Я ничего… — начала было Айлин, но проводник тут же её перебил.

— Это говорят топи. Постарайтесь не слушать и быстрее шевелите ногами, — немного помолчал, размышляя о чём-то своём и добавил, — Сегодня прогулка спокойной не будет.

Он тоже это чувствовал. Он знал, что топи начали за нами охоту. Но пока-что не паниковал. Значит и нам сильно рыпаться не следовало. Но кое-что предпринять всё-таки стоило.

— Айлин — иди в авангард, сразу за проводником. Сюзанна, Альберт, по центру. Я буду замыкающим, — скомандовал я, проверяя, насколько легко достать из кармана на поясе импровизированную бомбу, которую выдал мне Родрик. Крупную тварь убить такая, конечно не сможет, но наверняка отпугнёт или хотя-бы ошеломит на время. Хватит, чтобы со всего маху ткнуть в неё копьём.

Спорить хвала Одину, никто не стал. Отряд перестроился и мы отправились дальше. Что ж, по крайней мере у нас прикрыты фронт и тыл. Айлин сумеет поддержать проводника, если какая-нибудь тварь выползет на насыпь впереди. Я же смогу дать какой-никакой отпор, если на нас нападут сзади. Как минимум с двух сторон наши слабые звенья уже прикрыты. Если же полезут с фланга, то мы увидим это ещё до того, как тварь окажется на насыпи. И успеем перестроиться.

Но тварей пока не было. Никого пока что не было. А группа продолжала идти вперёд, продираясь сквозь плотный белёсый туман, который становился всё гуще. Он уже не клубился у подножия насыпи. Он полз вверх по склону. Высовывал на дорогу густые, мокрые языки, пытаясь ухватиться ими за сапоги. Тени, бродившие в нём тоже как будто стали ближе. Теперь они не бесцельно бродили не где-то далеко, на границе видимости, а неподвижно стояли у самого подножия насыпи, провожая нас поворотами своих безликих и бесформенных голов. Тишина давила на уши.

— Мне кажется или воздух стал как-то тяжелее? — тихо спросила Сюзанна.

— Это багульник, — ответил Альберт, — Он тут повсюду растёт. Он и влажность. От такого сочетания у кого хочешь голова кругом пойдет.

Проводник никак это не прокомментировал. Лишь молча покачал головой и продолжил идти вперёд, утопая по колено в молочно-белёсой мгле. Мы следовали за ним.

Дышать и правда стало труднее. Воздух влажными комками застревал в глотке. Промозглой дымкой осаживался в лёгких, не желая выходить обратно. Голова слегка кружилась. Мысли начали путаться. Сознание — тонуть, в тяжелой серой мути, казалось бы просачивавшейся в мозги прямо через стенки черепной коробки. По телу липким ядом начинала разливаться обессиливающая слабость. Туман доставал уже до пояса. Если так и дальше пойдет, то мы скоро перестанем видеть друг-друга. И поодиночке сгинем внутри этой мглы.

— Отряд стой, — скомандовал я, тяжело оперевшись на древко копья, — Связаться верёвками.

В этот раз споров не было тоже. Немного поколебавшись, мои спутники выполнили приказ. Только проводник посмотрел на нас сомнением, но затем всё-же взял один конец верёвки из рук Айлин, привязав к своему поясу, окинул нас взглядом и сказал:

— Почувствуете опасность — дёргайте за неё. Не вздумайте орать. Иначе привлечёте их внимание. Помните главное — вести себя в тихом мире нужно тихо.

Кого «их» он уточнять не стал. А мы не стали спрашивать. Иногда лучше оставаться в блаженном неведении, чем пугаться каждой тени. Отряд вновь двинулся дальше.

С каждым шагом туман поднимался всё выше. Вскоре уже доставал нам до подбородка. Затем и вовсе накрыл с головой. Низкое, застланное тяжелыми тучами небо, редкие солнечные лучи, пробивавшиеся сквозь них, болото, бочаги, насыпь — всё утонуло в непроглядной серой хмари. Видимость сократилась до одного метра. Теперь можно было рассмотреть лишь кусок верёвки, уходящий куда-то в туман, да гравий прямо под своими собственными сапогами.

Тени из тумана сжимали кольцо. Теперь они стояли уже наверху, должно быть по обочинам насыпи. Стояли и пристально смотрели на меня своими бесформенными, вихрящимися лицами. Некоторые — тянули руки. Тянули, но не могли достать. Они не были похожи на те «кошмары» которые мы видели здесь в самую первую ночь. И в то же время до боли напоминали их.

Захотелось зажечь факел. Отпугнуть их. Шагнуть навстречу туману и одним взхмахом руки с горящей в ней палкой развеять жуткие, безмолвные образы. Но я знал, что этого делать нельзя. Буквально затылком чувствовал, что стоит мне чиркнуть огнивом, как призраки тут же заметят меня.

Пока что они меня не видели. Знали о присутствии. Знали о том, что кто-то живой идёт по насыпи. Но не могли понять где. Поэтому тоже стояли и вглядывались в тяжелую белую пелену тумана с той стороны реальности. Или тянули руки, надеясь, что их призрачные пальцы хоть что-то зацепят.

Мои же пальцы судорожно сжимали древко копья, будто пальцы утопающего за обломок плавающей доски. Копья совершенно бесполезного. Нельзя проткнуть того, кто соткан из вихрей тумана. Рассудком я это понимал. Но и ослабить хватку не мог. Копьё — единственное, что всё ещё оставалось реальным в бесплотном, призрачном мире. Копьё и мерно раскачивающая верёвка, конец которой терялся в серой хмари.