Меня будто окатили ведром ледяной воды с головы до ног. Кровь отхлынула от лица, оставив кожу мертвенно-холодной. В ушах зазвенел тонкий, пронзительный звон. Комната поплыла.
— Не может быть! — хриплый шепот вырвался сам собой, больше похожий на стон. — Этого просто не может быть!..
— Уверена?.. — Его голос прозвучал тихо, но сокрушительно. Как приговор.
Я замерла. Обрывки воспоминаний, смутные, детские сами вдруг всплыли в памяти.
Страх в глазах матери, холодные пальцы отца… Удушливый, сладковато-горький запах ладана в темной комнате. Сильные, чужие руки, которые не дают вырваться. Жгучая, разрывающая боль в груди, а потом… пустота. Глухая, ледяная пустота там, где раньше щебетали птицы и шелестела жизнь.
Я закусила губу до крови, пытаясь сдержать рыдания. Слова вырывались обрывками, через спазмы в горле:
— Он… Он бы не стал… — голос срывался, переходя в шепот. — Мой отец… Правда же?..
— Роксана… — Шэр шагнул ко мне. Его лицо стало серьезным, сострадающим.
Это сочувствие стало последней каплей. Слезы сами хлынули из глаз, горячие и соленые. Я плакала, обхватив себя руками, чувствуя себя преданной, обманутой, маленькой и страшно одинокой.
Тогда он не выдержал. В два шага Шэр оказался рядом. Его сильные руки обхватили меня с удивительной нежностью. Он легко поднял меня и… усадил к себе на колени, прижав к широкой твердой груди. Я уткнулась лицом в теплую, грубую ткань его рубахи, вдыхая знакомый запах моря, кожи и чего-то неуловимого Его… Широкая сильная ладонь легла мне на спину, другая — на затылок, мягко укрывая от всего мира. Он гладил меня по волосам, тихо шепча что-то на своем языке: странном, мелодичном, звучавшем как шум прибоя.
И слова полились сами. Обрывками, сквозь всхлипы, сквозь ком в горле.
— Знаешь, мне было восемь, — голос был хриплым, чужим. — На наш особняк напали бандиты. Я… я спряталась в саду, испугалась до полусмерти. Очень. И тогда… растения. Лианы. Они выросли везде… опутали бандитов… задушили… Вся семья спаслась. Но… они смотрели на меня… как на чудовище. Мать плакала. Отец был в ужасе. Потом… уже в Риме он возил меня куда-то… к какому-то мужчине. Я плохо помню. Было темно… Мрачная комната, запах ладана. Отец называл его… «Домиций», говорил: «Спаси ее». Я помню боль… жгучую боль здесь… — Я приложила ладонь к груди. — И чувство, будто часть меня… оторвали. Тогда я не поняла, что произошло…
— Архимаг Домиций, глава Академии магии? — тихо, но с ледяной ясностью уточнил Шэр. Его пальцы на мгновение замерли у меня на затылке. — Тот самый, что дал задание Марку.
— Не уверена… Возможно. В восемь лет не слишком запоминаешь важных дядек… Но после этого отец сказал… — Я сглотнула горький ком. — …что я могу больше не беспокоиться. Что все в порядке. Что я… безопасна. Но… — Мои пальцы впились в ткань его рубахи. — …через два года… в десять лет… все вернулось. Моя сила… растений. Я… я едва не убила брата. Из ревности… глупой детской ревности. Знаешь… все эти ядовитые лианы опять появились. Я не хотела! Я просто злилась! Вот только… животными я управлять больше не могла. Да что там управлять… я даже кошку не могла погладить! Никогда… до Брини.
Отец. Предательское слово обожгло сознание. Он отдал меня Домицию. Попросил, заплатил… позволил тому наложить заклятие, отрезавшее часть моей души, мой дар. Ради чего? Ради спокойствия? Ради видимости нормы в их патрицианском мирке?
Восемь лет унижений в Обители! Восемь лет насмешек, косых взглядов, жалости и этого вечного, грызущего стыда из-за отсутствия фамилиара! Восемь лет я чувствовала себя калекой, изгоем, недочеловеком! И все потому, что он испугался своей дочери. Вместо того, чтобы защитить — отрезал часть меня, а когда это все равно не сработало — выгнал прочь.
Я снова зарыдала, уже не сдерживаясь. Шэр держал меня, крепко, надежно, продолжая гладить мои волосы медленно и спокойно. Его тепло, его сила стали моим якорем в этом шторме обиды и стыда. Постепенно рыдания стихли, превратившись в тихие, прерывистые всхлипы, а потом и вовсе не иссякли.
Наконец, я осмелилась отстраниться, смущенно вытирая опухшее лицо рукавом. Мои глаза, наверняка, были красными и заплаканными. Я чувствовала себя разбитой куклой.
— Спасибо… что выслушал, — прошептала я, не решаясь поднять на него глаза. Стыд за свою слабость грыз изнутри. — И… прости, что развела тут сырость.
— Не извиняйся, — его голос прозвучал немного резко, почти как приказ. — Никогда не извиняйся за правду.
Я кивнула, чувствуя опустошающую тишину и… облегчение. Как будто сбросила невероятно тяжелый груз, который тащила все эти годы.
— Я пойду, — сказала я, голос звучал хрипло, но уже спокойнее. Я попыталась неловко сползти с его коленей. — Спасибо… за то, что рассказал и… был рядом.
Но его рука, лежащая у меня на спине, неожиданно усилила хватку, мягко, но неуклонно удерживая меня на месте. Он не отпускал. В его глазах мелькнуло что-то незнакомое. Нежность? Желание? Все вместе?
Он медленно наклонился. Его губы коснулись моих – нежно, осторожно, вопрошающе. Совсем не так, как в ту ночь под чарами или в горах под дождем. Это был поцелуй-утешение, поцелуй-обещание: «Я здесь. Ты не одна». От неожиданности и этой потрясающей, непривычной нежности я замерла. А потом… ответила. Сначала неуверенно, робко, прикасаясь к его губам своими, еще солеными от слез. Потом – с нарастающей силой, с признанием, которое вдруг вспыхнуло в душе ясным пламенем.
Мне нравится Шэр.
Признание прозвучало в голове громко, неоспоримо, сметая остатки сомнений. Пожалуй, для «я влюблена» – еще слишком рано, но «нравится»... Да, очень.
Его сила, его ум, его сарказм, его неожиданная нежность сейчас… Даже его тайны. Все это будило во мне что-то глубокое, теплое, пугающее и безумно притягательное.
Может быть… эта случайность, наша связь… не так и ужасна?
Мы оба — равны. Оба изгои: он – бывший невольник с клеймом и потерянной памятью, я – лесная ведьма с отрезанной душой и проклятой силой... После выполнения заданий, или феерического провала, мы ведь можем остаться… вместе? Путешествовать по огромным просторам Империи, а после осесть где-нибудь на окраине у моря. Прожить обычную счастливую жизнь. Подальше от Рима, от патрициев, от лжи и предательства высшего света, без необходимости оглядываться за спину, ожидая того, что тебя предадут близкие... Простая жизнь. Честная. Именно то, чего мне хотелось бы…
Поцелуй углубился. Стал увереннее, горячее. Его руки скользнули с моей спины на талию, прижимая ближе. Я почувствовала его возбуждение через тонкую ткань рубахи, и ответное тепло разлилось по моему телу, смешиваясь с остатками слез и новой, опьяняющей волной желания.
Его пальцы нашли шнуровку моей туники, начали осторожно, но настойчиво распутывать узел. Губы спустились ниже, лаская обнаженную кожу шеи, плеч... Я замерла на мгновение, погруженная в ощущения: вкус его губ, его запах, звук его учащенного дыхания, твердость его тела под моими руками…
И вдруг резкий, пронзительный толчок в моем сознании. Не мысль и не звук, а чистая, нефильтрованная паника.
Острый, как ледяная игла, страх, не мой.
Брини!
Я дернулась, вырываясь из его объятий с почти болезненным усилием.
— Что случилось? — Шэр хрипло выдохнул, его глаза были темными от желания, а руки все еще держали меня за талию.
— Брини… — я задыхалась, пытаясь совладать с нахлынувшими ощущениями. Страх фамилиара бился в моей груди как птица в клетке. — Она… проснулась.
— Или это я испугал тебя?
— Не в этом дело! — выпалила я, краснея и натягивая сползшую до талии тунику, обнажившую грудь. И тут же мысленно добавила: «Хотя, пожалуй, в этом тоже… Твой напор был… неожиданным».
Но главное: паника Брини была реальной и острой.
— Ей плохо! Мне нужно к ней!
Он тоже встал, его фигура снова заполнила комнату.
— Мне пойти с тобой?
— Нет-нет! — я уже была у двери, хватая ручку. — Я справлюсь. Спокойной ночи!
