Он не останавливался, и, прежде чем я успела опомниться, я уже гналась за своим следующим оргазмом.

Тревор отпустил меня с чавканьем, просто положив свой язык плашмя на мою киску.

Не раздумывая, я крутанула бедрами, снова прижимаясь к его лицу и потирая клитор по его языку.

Его рука двигалась в моей заднице, его большой палец двигался туда-сюда.

Моя кожа была скользкой от пота. Волосы растрепаны. Лицо раскраснелось.

Мне нужно было кончить снова, как воздух.

Как будто он мог услышать мои мысли, его другая рука поднялась; погладила мою задницу, прежде чем он засунул два пальца в мою киску. Вздох, перешедший в стон, вырвался у меня, когда я зарылась лицом в простыни. Он сжал пальцы, касаясь того места внутри меня, которое сводило меня с ума, и я задвигала бедрами быстрее, чувствуя себя такой наполненной, но так хорошо... Мне нужно было больше.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста! — Эти женские, пронзительные всхлипы были не похожи на мои. Но это было так.

Когда неоспоримое удовольствие прокатилось по всему моему телу нескончаемыми волнами — я была слишком увлечена, чтобы беспокоиться.

Вечеринка гудела вокруг нас, окутанная дымкой смеха и музыки, городской пейзаж мерцал сквозь массивные окна. Я наклонилась ближе к Кали, которая откинулась на подлокотник дивана, ее бокал с шампанским отражал свет.

— Что значит amai? — Небрежно спросила я, стараясь говорить достаточно тихо, чтобы никто другой не мог услышать из-за музыки.

Она моргнула, удивленная вопросом, затем задумчиво склонила голову набок. — Это значит милая.

У меня перехватило дыхание, но я быстро скрыла это, кивнув, как будто это было мимолетное любопытство. — Милая, — Я повторила. — По-японски?

— Да. — Глаза Кали задержались на мне слишком долго, как будто она пыталась прочесть между строк. Она сделала еще глоток своего напитка. — Красивое слово. Почему ты спрашиваешь?

— Просто где-то это слышала. — Я отмахнулась.

Но правда гудела у меня под кожей, жарче, чем в комнате, громче, чем музыка.

Милая.

Это слово крутилось у меня в голове, мягкое и незнакомое, как будто оно не принадлежало мне.

Как будто это не могло быть тем, чем он называл меня все эти годы.

И все же каждый раз, когда Тревор произносил его, в словах чувствовался какой-то подтекст.

Острый край, скрытый в бархате, тяжесть, которую я никогда не хотела признавать.

Теперь я не могу перестать думать об этом.

Наталья сидела напротив меня, на другом диване, разговаривая с моей сестрой и их подружками. Мы вернулись на вечеринку около десяти минут назад, после того как она позволила мне съесть ее сладкую, мягкую киску.

Она не сделала ни малейшего движения, чтобы пойти дальше. Я мог сказать по выражению ее лица, что тот факт, что мы сделали это снова после того, как поклялись, что ненавидим друг друга, выводил ее из себя. Итак, я предложил вернуться на вечеринку.

Мы не могли пробыть в той комнате дольше десяти минут.

Ей понадобилась моя помощь, чтобы полностью застегнуть молнию на ее платье — и она едва могла стоять, опираясь на раму кровати.

Когда она опустила ноги, чтобы поменять их местами, её бёдра всё ещё дрожали.

Я облизал губы, все еще ощущая ее вкус.

У меня руки чесались прикоснуться к ней снова, я все еще чувствовал, как ее тугая попка сжимается вокруг моего большого пальца.

Пару минут спустя я заметил Зака, выходящего из того же коридора, по которому я спускался с Натальей. За исключением того, что он был не один. За ним следовали двое его солдат — Себастьян и Хоакин, которые оказались братьями, — оба несли вместе большую спортивную сумку. Деньги? Наркотики?

Когда я снова оглядел группу, то увидел, что Заку не хватает одного солдата.

Проводив их до лифта, он вернулся туда, где мы сидели на диванах. Он сел с краю, прямо рядом с Марией, обняв ее одной рукой.

Она села на соседний край, с другой стороны от него, и моя бровь слегка приподнялась, когда Мария не оттолкнула его, а вместо этого почти… Расслабилась? На его боку.

— Я вижу, кто-то теряет концентрацию, — я говорил достаточно тихо, только для того, чтобы он меня услышал.

Он сжал челюсти и отвернулся от разговора с Джованни и некоторыми другими деятелями Коза Ностры, чтобы посмотреть на меня. — По крайней мере, я пошел на это.

Мой взгляд метнулся к Наталье, и моя собственная челюсть щелкнула от напряжения. Почему я не мог пойти на это?

Наши с Заком ситуации не так уж сильно отличались. Мария не хотела его, а Наталья не хотела меня. Однако это все равно не помешало ему сделать Марию своей.

Итак, почему я отказался взять то, что принадлежало мне?

Я, блядь, знал почему.

Прошлое было опасной штукой. Постоянное напоминание о том, что она была Моретти.

Я, черт возьми, не мог доверять ей, как бы сильно мне этого ни хотелось.

— ¿Lo mataste? Eso es demasiado incluso para ti. Apenas la tocó.³⁰

Я чуть не рассмеялась от того, как он посмотрел на меня — одновременно смущенный и любопытствующий, откуда я узнал, что он сделал. Конечно, я знал, что Себастьян и Хоакин вынесли тело в спортивной сумке.

— Les hice saber a mis soldados que ella estaba fuera de sus límites. Él sabía lo que estaba haciendo.³¹

И снова он оказался прав: на самом деле он был ниже ростом, чем в начале ночи.

На следующее утро после открытия ночного клуба Франчески я встретился с Заком, и он рассказал мне правду о Марии. Что она была убийцей, пытавшимся убрать его почти три года назад в Мексике. Убийцу, которую он с тех пор безостановочно, как маньяк, искал.

Единственная проблема? Она понятия не имела, кто он такой. Не помнила.

Вот почему я начал задавать Наталье вопросы о ее лучшей подруге детства. В конце концов, они вместе выросли в приюте в Бронксе. Наталья должна была что-то знать. И я оказался прав, когда они с Кали открыто заговорили о бывшей карьере Марии, потому что мы все были из одного мира.

Я еще раз украдкой взглянул на них — заметив, насколько беззащитной была Мария рядом с Заком. Расслабилась рядом с ним… Его рука обнимала ее за плечи...

В тот момент я понял две вещи.

Он был влюблен в эту девушку.

И она разорвет его сердце на части.

Глава 37

Настоящее

Огни города расплывались перед глазами, когда Тревор вел свой Ferrari по Парк-авеню. Мы только что уехали с вечеринки Франчески в два часа ночи, и мягкий свет центра города мерцал сквозь лобовое стекло, отбрасывая короткие тени на резкий профиль Тревора, пока он вел машину.

Я не хотела, чтобы он меня подвозил, но мне показалось, что ссора с ним приведет только к тому, что мы будем трахаться с ненавистью. И я действительно пыталась предотвратить повторение.

Он ничего не сказал с тех пор, как мы ушли, и молчание было тяжелым.

Перед уходом я попросила Франческу переодеться во что-нибудь удобное, что не напоминало бы мне обтягивающее платье, которое я носила. Теперь я чувствовала себя немного комфортнее в штанах для йоги и розовом топе, мои волосы были заколоты заколкой, а каблуки заменены пушистыми шлепанцами Juicy Couture.

Но то, как прохладный воздух машины касался моей кожи, заставило меня болезненно осознать, как сильно на меня повлияла ночь.

Я снова поерзала, сжимая бедра вместе — и они все еще дрожали. Боже, как мне неловко.

Я на мгновение вцепилась в кожаную обивку сиденья, пытаясь сосредоточиться на чем-нибудь другом, кроме острого напряжения между мной и Тревором. Тишина была удушающей.