Конечно же, я мгновенно окрашиваюсь в цвет июльских томатов с грядки дедушки Джеймисона.

Он обвивает меня руками за бёдра и тянет к себе.

— Я бы с радостью остался. Потому что совсем не хочу, чтобы этот вечер заканчивался.

Я провожу руками по его груди.

— Значит, делаем это как пижамную вечеринку. Не спим всю ночь. Играем в «правду или действие». Делимся всеми своими секретами.

— А если мы играем в игры, можно добавить бутылочку?

Я закатываю глаза.

— Думаю, это не работает, если нас всего двое.

— Работает, если эти двое обожают целоваться друг с другом.

Я смеюсь и качаю головой.

— Ты ужасен.

И под «ужасен» я, конечно, имею в виду «прекрасен». Идеален. Прекрасно идеален.

— Но серьёзно, — говорит он уже мягче. — Без ожиданий. — Он сглатывает, и я вижу, как у него на горле двигается кадык. — Лайла, я никого не целовал после Джоселин. Только тебя.

Он слегка морщится.

— Только, пожалуйста, не говори это моим братьям.

Я обнимаю его, руки скользят ему за спину.

— Я тоже. Тревор был первым, кого я поцеловала. А потом мы поженились. Больше никого не было.

Он кивает.

— Тогда — медленно. Без давления.

Напряжение уходит с моих плеч. Этот мужчина — невозможен. В лучшем смысле.

— Без давления, — повторяю я.

Он целует меня — мягко, тепло — а потом отстраняется и кивает в сторону лифтов.

— Пошли. Только ты лучше не храпи.

Наш номер оказывается великолепным. Мягкое постельное бельё. Уютные кресла. Огромные окна, из которых, скорее всего, откроется чудесный вид на Голубые горы, как только наступит утро. Наш багаж уже у подножия кровати — его доставили заранее.

Я переодеваюсь первой, чуть-чуть переживая, не слишком ли тонкие у меня леггинсы — вдруг видно ямочки на бёдрах. Но мой свитшот длинный. Должен прикрыть. Правда, когда я натягиваю его пониже, ворот выскальзывает с плеча. Вроде бы ничего страшного? Я ведь сплю в спортивном бюстгальтере — само собой — так что… нормально. Это всё, что у меня есть, и сойдёт. Я ведь не собираюсь включать свет на полную и делать йогу. Хотя я, конечно, видела те тесты с блогерами, где девушки делают позу «собака мордой вниз», чтобы показать, как не просвечиваются их леггинсы.

Успокойся, Лайла.

Сегодня никаких «собак». Только ты. Перри. И ночь, которую совсем не хочется заканчивать.

Когда Перри выходит из ванной в домашних брюках и простой белой футболке, я едва не захлёбываюсь водой, проливая её себе на рубашку.

Будто он залез ко мне в голову и надел точный образ из той фантазии, которая возникла у меня в амбаре, когда я болтала с его мамой. Только в реальности всё намного лучше. Намного.

Перри открывает мини-бар, забитый до отказа.

— Арахис, арахисовая паста или классика? — спрашивает он, обернувшись. — Кто-нибудь вообще выбирает обычные M&M’s?

— Только не я, — пожимаю плечами. — Мне с арахисовой пастой.

Он кидает мне пакетик, и я его открываю, стараясь не думать о том, сколько в реальности стоит каждая конфетка при здешних ценах. Впрочем, сосредоточиться на математике — не худшее решение. Это хотя бы отвлекает от Перри. Он и в костюме сегодня выглядел сногсшибательно, но вот в этом домашнем виде... думаю, мне нравится он именно таким.

Я устроилась на одной стороне кровати, прислонившись к изголовью, и ожидала, что Перри сядет на другой. Но он взял несколько подушек, лег на кровать поперёк, устроившись так, чтобы смотреть прямо на меня, голова у изножья, ноги вытянуты ко мне. О да. Вид отсюда куда лучше.

— Ну, выкладывай, — говорит он, закидывая в рот пару конфет. — Когда ты начала петь так?

Я отмахиваюсь.

— Честно? Я чувствовала себя немного заржавевшей. Давно не пела на публике.

— Это была ржавчина? Лайла, ты была феноменальна. Тебе бы на сцену в American Idol.

Я закатываю глаза.

— Вообще-то это и была моя старшеклассная номинация. «Скорее всего окажется в American Idol».

— Абсолютно заслуженно. Я бы проголосовал.

— Не уверена, что они бы меня взяли. Но всё равно спасибо. Хотя бы просто снова почувствовать себя на сцене — это уже было здорово.

— Почему ты больше не поёшь? Надо. Везде. Всегда.

От его слов внутри всё наполняется, как чайник бабушки Джун — только вместо свиста мне хочется закричать от радости. А я никогда не кричу.

— Я пою, — говорю. — В душе. В машине. Джеку перед сном. Просто это уже не выступления, как раньше.

Я делаю глубокий вдох. Мы начинаем подбираться к опасной территории. Я ведь обещала, что сегодня поделимся секретами. Но…

Знакомое чувство вины наваливается тяжёлым грузом. Моя правда некрасивая. Поэтому я редко произношу её вслух. Никогда не говорила даже бабушке Джун. Только психологу по горю, у которого была год после смерти Тревора.

Но с Перри всё ощущается по-другому. По-настоящему. После того, как я увидела, как он сегодня обращался с Джоселин, как под всей этой историей прячется боль и опыт, — я думаю, он поймёт.

Он смотрит на меня, словно чувствует, как мне тяжело говорить.

Я хватаю подушку и прижимаю к груди.

— Я тогда пела в клубе в Колумбии, когда встретила Тревора. Это было не что-то большое, но у меня был агент, и я уже стабильно выступала в небольших заведениях по региону. Эшвилл, Гринвилл, иногда Колумбия. Цель была — Нэшвилл. — Пожимаю плечами. — Но потом я встретила Тревора. Он был красивый, обаятельный, в форме — всё как надо. Мне было девятнадцать, когда мы поженились. Ему — двадцать пять, он уже служил. Я переехала к нему в Чарлстон, и, по сути, его жизнь меня проглотила. Я не хотела переставать петь. Просто Тревор не...

Слова застревают в горле, и Перри тянется ко мне, мягко обхватывая мою лодыжку рукой.

Такой простой жест, но он будто в момент возвращает меня в реальность.

— Сначала ему нравилось, как я пою. Но потом… я думаю, он начал видеть в этом угрозу. Что это может меня увести. Стать тем, что он не контролирует. Я не сразу это поняла. Когда ты влюблена, ты хочешь быть с человеком всё время. Я думала, он просто так сильно меня любит. Думала, мне повезло, что я нашла такого преданного мужчину.

Большой палец Перри мягко поглаживает мою кожу.

— После рождения Джека стало немного лучше. У нас был этот прекрасный малыш, и, конечно, когда ты мама, ты сидишь дома, кормишь грудью, почти никуда не ходишь. Для Тревора это было идеальным сценарием.

Рука Перри слегка сжимает мою лодыжку, и его лицо становится жёстче.

— Прости, что тебе пришлось это пережить.

Я пожимаю плечами.

— Он всегда казался добрым. Снаружи. Это не было насилие, которое могли бы заметить другие. Даже близкие. Просто мелкие вещи. Реплики. Колкости про вес. Но всегда с улыбкой. Типа, записывал меня в спортзал или покупал день в спа. Но вместо того, чтобы это звучало как «Ты устала. Позаботься о себе», это звучало как «Может, перестанешь наконец выглядеть как старая ведьма».

— Во-первых, ты не выглядела и не выглядишь как старая ведьма. Во-вторых, я знаю это чувство, — говорит Перри. — Когда быть собой — будто недостаточно.

Я киваю.

— За пару месяцев до его смерти Джек и я поехали к бабушке с дедушкой. А Тревор устроил у нас дома покер с друзьями. Он обожал покер. И с каждым годом рисковал всё больше. Ему постоянно не хватало денег, он пытался где-то наскрести. И пока меня не было, он проигрался всерьёз. И продал моё пианино.

Перри ругается, я такого от него ещё не слышала. Я это ценю. Но как ни странно, рассказывать всё это ему — легче, чем вспоминать в одиночку.

— Вот тогда я решила, что подам на развод. Мне надоело всё время чувствовать себя раздавленной. Но я так и не подала. Потому что он уехал на учения в Калифорнию. И не вернулся.

Перри садится, проводит рукой по лицу, а я выдыхаю дрожащим вздохом.

— Я никому об этом не рассказывала, — голос срывается. — Как сказать вслух, что твой «героический военный муж» был... ну… не таким уж героем? Кто захочет это слышать? Тем более теперь, когда его больше нет.