— Не будет, — утвердительно кивнул он. — Уверен, ты с мальчиками будешь чувствовать себя там хорошо.

Я снова опустила взгляд, сжала свободной ладонью шкатулку, будто ища в ней опору. Хотелось верить его словам… но страхи пока пересиливали надежду.

Путь тянулся долго. Несколько раз приходилось останавливаться — Буран, бедняга, нетерпеливо скулил, пока его не выпускали. Я спускалась вместе с ним, дышала свежим воздухом, смотрела на дорогу, уходящую вдаль. Но каждый раз приходилось возвращаться в тесный мир кареты, и сомнения снова набрасывались на меня.

Когда же колеса заскрипели по брусчатке, сердце мое забилось чаще. Сквозь окно показались кованые ворота, увитые плющом, а за ними — просторный двор.

Дом, в котором нас ждали, был величественный и строгий: высокий каменный фасад, аккуратные ряды окон, сад с ровными дорожками и фонтан в центре двора. Но в этой красоте ощущалась странная пустота. Будто все вокруг замерло в ожидании. Будто сам дом знал, что давно лишен тепла и жизни.

Карета остановилась, мы выбрались наружу и двинулись внутрь двора.

Я невольно затаила дыхание, боясь свободно дышать.

Возле фонтана, где тонкие струйки воды переливались в закатных лучах, я увидела мужчину с седыми висками. Он склонился над кустами роз, аккуратно срезая увядшие бутоны. При нашем приближении он выпрямился, снял шляпу и слегка поклонился Теодору.

— Это наш садовник, Марсель, — сказал Теодор, обернувшись ко мне. — Следит за всем здесь много лет.

Марсель улыбнулся мне, в его взгляде была какая-то мягкая доброжелательность, от которой стало чуть теплее.

— Рад приветствовать вас, мадам, — сказал он.

Я только кивнула, не зная, что ответить, и крепче сжала ладошку Мэтти. Все происходящее казалось мне почти нереальным.

У крыльца нас уже ждали две женщины в аккуратных платьях: одна постарше, с добрым круглым лицом и теплым взглядом, вторая — моложе, с тонкой талией и изящными руками.

— Это Адела и Жаннет, — представил их Теодор. — Теперь они будут ухаживать за домом каждый день. Вам не придется заботиться о тяжелой работе — все уже устроено.

Я смущенно кивнула в ответ. У меня внутри все сжалось — эти женщины выглядели такими уверенными, привычными к этому дому, а я… я словно оказалась в чужой сказке, в которой мне не было места. Все слишком чистое, слишком богатое, слишком далекое от моей прежней жизни.

Теодор же, будто не замечая моего смятения, сразу взялся заботиться: забрал у меня мешок и завел нас в дом. Он показал мальчикам их комнаты — и я с удивлением заметила, что для каждого подготовлены постели, шкафы с аккуратно сложенной одеждой, даже игрушки, книги.

— Буран будет жить во дворе, — сказал он, когда пес, не отставая, вбежал в дом. — Ему там будет просторнее. Я велю соорудить для него будку.

Я только кивнула, чувствуя, как глаза начинают предательски увлажняться. Все было слишком… заботливо, продуманно.

— Завтра я привезу Аманду, — продолжил Теодор, задержавшись рядом со мной у лестницы. Его голос был теплым, почти домашним. — А пока вы отдыхайте, осмотритесь. Напиши список всего, что вам понадобится. Я позаботился о вещах, но, возможно, что-то упустил.

— Ты… уже позаботился? — я невольно удивилась, озираясь на комнаты с подготовленной одеждой. Она была куплена именно для нас?..

— Конечно, — он чуть улыбнулся, и от этой улыбки мне стало еще более неловко. — Я хотел, чтобы вы чувствовали себя здесь как дома.

Я не знала, что сказать. Только опустила взгляд и сжала руки, стараясь спрятать смятение.

Его прощание было теплым, обыденным — он осторожно коснулся моей руки, будто напоминая, что мы теперь не чужие, и уехал, оставив меня в тишине большого дома.

После его отъезда я собрала мальчиков, и мы умылись, переоделись в чистое. Все казалось непривычным — вода, принесенная в кувшинах, мягкие полотенца, просторные комнаты. Я не знала, как себя вести, и только повторяла: держись, держись.

Когда мы спустились в столовую, там уже ждала сервированная трапеза. Служанка поставила блюда на стол, склонив голову. Я благодарила ее торопливо и сбивчиво — было невыносимо неловко, что кто-то прислуживает мне.

Дети же не думали ни о чем — они жадно набросились на еду, будто все утро провели голодными. Я смотрела на их худые лица, на то, как блестят их глаза, и только тогда позволила себе чуть расслабиться. Пусть мне здесь непривычно… но ради них, ради их будущего — я выдержу.

Сил ни на что больше не оставалось. Когда ужин закончился и дети, наевшись, зевали, я только выдохнула с облегчением, услышав, что в доме есть настоящая ванная. Служанка отвела нас в просторную комнату, где уже ждала большая дубовая кадка, наполненная теплой водой. Я невольно ахнула — дома мне никогда и не мечталось о такой роскоши. Пар поднимался легкой дымкой, стены были облицованы камнем, а на полке стояли кувшины, баночки с душистыми маслами и мыло.

— Все это… для нас? — пробормотала я больше себе, чем кому-то.

Женщина лишь улыбнулась и склонила голову, а я поспешила помочь детям раздеться.

Мылись мы по очереди: сначала мальчики, потом я. Теплая вода смывала усталость, но вместе с тем приносила странное ощущение чуждости — слишком чисто, слишком удобно, словно я попала не в свой мир.

Когда мы наконец добрались до постелей, я почти не почувствовала, как провалилась в сон. Но среди ночи дверь тихо скрипнула, и я услышала осторожные шаги. В полутьме на пороге стояли Итан и Мэтти.

— Мам… — шепотом позвал Итан. — Можно мы к тебе? Нам страшно тут.

Я сразу подняла одеяло, и они скользнули ко мне, прижавшись с двух сторон. Я обняла их и долго слушала, как постепенно выравнивается их дыхание. Сердце сжималось — они еще такие маленькие, и весь этот огромный дом пугает их куда сильнее, чем меня.

Утро встретило нас запахом свежего хлеба и жареных яиц. Когда мы спустились в столовую, стол был уже накрыт. На белоснежной скатерти — молоко, сыр, фрукты, варенье. Служанки учтиво кланялись, все делали тихо, ненавязчиво, и я чувствовала себя не в своей коже. Каждое «спасибо» вырывалось у меня слишком поспешно и неловко.

Дети же радостно ели, не обращая внимания на мои смятения. Я смотрела на них и думала, что, может быть, это только мне так непросто — привыкнуть к чужим правилам, к богатству, которое никогда не принадлежало мне.

Мы едва доели завтрак, когда с улицы послышался скрип колес и ржание лошади. Сердце мое вздрогнуло. Я отодвинула стул и поспешила к дверям.

Во дворе уже стоял Теодор. Его лицо было усталым, но глаза — светлыми, полными какого-то тихого ожидания. А рядом — в коляске, заботливо укрытая пледом, сидела девушка. Бледная, хрупкая, словно тень.

— Здравствуй, Мэлори, — сказал он, заметив меня. — Я привез Аманду.

Я торопливо сошла по ступеням, чтобы встретить их. В груди защемило: вот она, моя настоящая задача — ради нее я здесь.

Аманда сидела в коляске, укрытая мягким пледом, и держала на коленях книгу. Я узнала ее сразу — ту самую, с заклинаниями, которую она тайком увезла с собой, чтобы никто не нашел. Уголки ее губ дрогнули в слабой улыбке.

— Думала, уже отделалась от меня? — голос девочки прозвучал тихо, почти шепотом.

Я не успела ответить, как из-за угла вдруг выскочил Буран. Радостно виляя хвостом, он подбежал к нам, сунул морду в плед и тут же принялся обнюхивать колени Аманды.

— Ах ты наглец… — устало рассмеялась девушка и, приподняв руку, попыталась отпихнуть его морду.

Смех ее прозвучал таким живым, что у меня сразу полегчало на душе. Я поймала себя на улыбке и шагнула ближе.

— Как ты себя чувствуешь?

Улыбка сошла с ее лица. Аманда отвела глаза, но я успела заметить мелькнувшую в них тень.

— Легче, чем было, — призналась она тихо. — Но все еще тяжело. Я все время хочу спать. Сил нет совсем.

Ее слова эхом откликнулись во мне. Я вспомнила тьму, что поднялась в тот вечер, когда она выпила зелье. Вспомнила черные, будто ожившие, вены, расцветшие на ее груди и шее. Как они медленно бледнели и исчезали, оставляя за собой хрупкость и слабость. Проклятье не ушло. Оно лишь затаилось. И теперь все зависело от меня.