Сначала — отдаленный гул колес, потом — хрипловатый скрип.

Я накинула шаль, вышла на улицу и открыла ворота. Лунный свет заливал двор бледным серебром, делая все вокруг нереальным, почти как из сновидения. Карета остановилась прямо у входа, кучер слез, хмуро осмотрелся, но остался у повозки.

Первым вышел Теодор. Его силуэт — высокий, прямой, в длинном темном плаще — сразу успокоил меня. Он открыл дверцу и подался вперед.

— Осторожно… — услышала я его приглушенный голос.

Он помог выбраться девушке.

Она показалась мне такой тонкой, будто вот-вот сломается. Плащ висел на ней, как на вешалке, а капюшон соскользнул, обнажив лицо — бледное, изможденное, почти прозрачное. Щеки запали, губы тронула синеватая тень, и только темные волосы, собранные в косу, напоминали, что в ней еще есть жизнь.

Аманда едва стояла на ногах. Теодор поддерживал ее, обняв за талию, но быстро понял, что этого мало. Он легко, как ребенка, подхватил ее на руки. Девушка не возразила, не дернулась — просто склонила голову ему на плечо и закрыла глаза.

Я сделала шаг навстречу.

— Позвольте, я помогу…

Теодор посмотрел на меня. Его взгляд был спокойным, а вид сдержанным, как в предыдущие наши встречи. Только в глубине глаз проскользнула тень тревоги — за сестру.

— Все в порядке. Я сам. Куда нести?

— В комнату, справа от лестницы. Там все готово.

Он кивнул и прошел мимо, неся Аманду осторожно, будто она была фарфоровой. Я последовала за ним, затаив дыхание.

В этот момент я почувствовала, как ночь дышит мне в спину, как будто она замерла вместе со мной — в ожидании.

— Проходите, — тихо сказала я, открывая дверь в комнату, где раньше спали мальчики.

Я заранее перенесла их вещи в мою спальню, подготовив все здесь — простое, но чистое белье, мягкое одеяло, подушки с лавандой и свежестью солнечного дня. Воздух был напоен слабым запахом мыла и сушеных трав.

Теодор вошел первым, по-прежнему держа сестру на руках. Подошел к кровати и аккуратно опустил Аманду на постель. Она практически не шевелилась — только вздохнула и тут же закрыла глаза.

— Я помогу, — тихо предложила я, подойдя ближе.

Он мотнул головой и молча опустился на одно колено у кровати, расстегнул ремешки на ее башмаках и снял их. Потом бережно поправил одеяло, подложил под спину вторую подушку, чтобы она полулежала, полусидела. Его движения были точны, почти привычны, в них чувствовалась та особая забота, которую невозможно подделать.

Я вышла на кухню, взяла кружку, наполнила ее водой и вернулась.

— Ей нужно попить, немного восстановить силы с дороги.

Аманда приоткрыла глаза и слабо кивнула. Теодор сразу же взял у меня кружку и аккуратно поднес ее к губам девушки. Она сделала всего пару маленьких глотков, но по ее взгляду было видно — благодарна.

Он поставил кружку на низкий столик рядом с кроватью, посмотрел на нее — долго, внимательно. На лице — сдержанная тревога, сжатая в линии челюсти и прятавшаяся в уголках глаз.

Я слегка коснулась его руки.

— Позвольте мне с ней поговорить наедине.

Он не сразу ответил. Казалось, хотел что-то возразить — или остаться. Но потом медленно кивнул.

— Буду рядом. Зовите, если что.

Я осталась с больной наедине.

В комнате царила тишина, нарушаемая лишь ровным, чуть хриплым дыханием Аманды. На тумбочке горела одна лампа, ее свет был мягким, теплым — и потому беспощадным. Он обнажал все: как ввалились щеки, как остро выступали ключицы, как натянулась кожа на руках, сделав их почти прозрачными.

Когда-то, наверное, она была поразительно хороша собой — это замечалось в линии бровей, в красивом изгибе губ. Но болезнь высушила в ней практически все, оставив только минимум, необходимый для существования.

Я пододвинула табурет к кровати и села. Девушка внимательно наблюдала за мной чуть помутневшим от усталости взглядом.

— Комната, конечно, простая, — заговорила я негромко, лишь бы с чего-то начать. — Но здесь тепло. И в доме нет крыс, — добавила чуть насмешливо, как будто мы были подругами, а не чужими друг другу людьми.

Губы Аманды дрогнули.

— Отсутствие крыс — это замечательно. Не хотелось бы, чтобы меня съели, — прошептала она. — Спасибо тебе… за приют

Голос слабый, будто каждый звук стоил усилий, но в нем — ни капли жалости к себе.

— Это не приют, — я покачала головой. — Это дом. А ты — гостья. Красивая и милая. Даже сейчас, несмотря на все.

Она тихо фыркнула.

— Теперь я скорее… привидение.

— Тогда я — ведьма, — по моим губам скользнула улыбка. — Как странно: две легенды под одной крышей.

— Тео сказал, что ты целительница. Но мне казалось, что под этим словом он подразумевает ведьму, — вдруг произнесла она с тем лукавым блеском в глазах, который я не ожидала увидеть. — Кто из нас прав?

Я чуть приподняла брови.

— А ты как считаешь?

Аманда на секунду задумалась, потом все так же слабо прошелестела:

— Ты не похожа на ведьму. У тебя… добрые руки, — она с трудом пошевелила пальцами и коснулась моего запястья. — И голос такой… обволакивающий.

— Спасибо. Но все же, — я чуть склонилась к ней, — если то, что я умею, поможет тебе… пусть это будет ведьмовство. А теперь расскажи, как с тобой приключилась эта болезнь?

Она на секунду прикрыла глаза, будто отдыхала между фразами.

— Все началось где-то год назад, — прошептала. — Сначала были только слабость и редкие головокружения. Потом — постоянный кашель. Никакого жара, никаких сыпей… только утомление. Но с каждым месяцем становилось все хуже. Появлялись новые симптомы. И я… начала исчезать. Медленно. Сейчас я уже так устала… даже не против умереть.

Я слушала внимательно, не перебивая. На последней фразе меня пробил озноб, словно сама смерть возникла за спиной.

— А что говорит сердце? — спросила я. — Когда дышишь, когда просыпаешься, ощущаешь запахи и слышишь звуки… Когда видишь брата и чувствуешь, как сильно он тебя любит. Твое сердце… оно хочет жить?

Аманда не сразу ответила. Смотрела куда-то сквозь меня. А потом тихо, почти виновато, сказала:

— Да. Страшно хочет. Иногда мне кажется, что я упрямее этой болезни. Просто… тело уже устало. Оно не поспевает за упрямством.

— Это можно исправить, — прошептала я. — Но нужно будет время. И вера.

— В тебя?

— В себя, — мягко поправила я. — А я… я просто попробую. Без обещаний, но с полной отдачей.

Она снова посмотрела на меня. Долго, словно пыталась что-то прочесть в чертах лица.

— Так вот ты какая… Мэлори, — сказала наконец. — Он все время о тебе говорит в последнее время. В основном, когда думает, что я не слышу.

У меня защемило сердце. Слова прозвучали не с упреком, не с ревностью, а с тем особым пониманием, когда одна женщина признает значимость другой.

Озадаченно моргнув, я открыла рот, но не нашла нужных слов. Аманда тяжело вздохнула и пробормотала:

— Устала… Очень.

Я кивнула и поднялась.

— Отдыхай. Утром я посмотрю, с чего лучше начать.

Она закрыла глаза и сразу же погрузилась в сон.

Жаль, что разговор пришлось закончить так быстро. Я не задала важных вопросов: с кем общалась Аманда до болезни, были ли враги, завистники, те, кто мог желать ей зла. Ведь природа болезни может быть магической. Об этом нужно будет спросить утром. Сейчас девочка слишком слаба.

Я тихонько покинула комнату и вышла на крыльцо, прикрыв за собой дверь в дом.

Воздух был свежий, влажный от ночной росы. Над домом раскинулось глубокое небо, усыпанное звездами, и большая круглая луна застыла почти в зените, окрашивая все вокруг в серебро.

Теодор стоял, прислонившись к перилам поясницей. Его силуэт — высокий, статный, казался почти нереальным — словно это не живой человек, а игра тени и лунного света. Плечи чуть опущены, руки сложены на груди. Он выглядел так… спокойно. Но когда я спустилась на первую ступень и оказалась ближе ближе, увидела, как напряжен его взгляд, устремленный на ворота.