— Да. Привозите.
Он поставил пустую кружку на стол.
— Спасибо за чай, Мэлори. Ждите меня завтра к вечеру.
Я проводила его до калитки. Он сел в карету и уехал, оставив меня наедине со своими мыслями.
Потом я сразу же направилась к тайнику в погребе. Мне нужно было сосредоточиться и попытаться найти в пожелтевших страницах древних книг хоть какую-то подсказку о том, что может помочь сестре Теодора.
Я спустилась в погреб, зажгла свечу и устроилась на сложенных мешках. Открыла большой том с потемневшими от времени страницами, принимаясь читать. Запах старой бумаги и засушенных трав щекотал нос, убаюкивал. Но мне было не до отдыха. Пока Теодор везет свою сестру сюда, у меня есть шанс найти хоть что-то полезное для нее в этих книгах.
Перелистывая страницу за страницей, я ловила себя на мысли, как сложно читается этот труд. Чернила местами побледнели от времени, да еще мама вписывала свои заметки между строк. Не только словами, но и символами, вставляла формулы и схематические рисунки. Временами я чувствовала себя школьницей, которой дали в руки университетский учебник.
На пятой или шестой главе глаза начали слипаться. Я откинулась на стену, протерла веки и заставила себя продолжать.
И тут взгляд упал на заголовок, выведенный жирными, почти угрожающе-кровавыми чернилами: «О возвращении утраченного».
Я замерла.
Сердце застучало быстрее. Под заголовком — схематический рисунок человеческой головы и… языка. Ниже шли подробные указания — как варить отвар, что использовать в качестве катализатора, какие слова произнести и когда. Рядом — примечания, при каких условиях зелье может не подействовать: слишком поздно, слишком глубоко повреждены ткани, вмешательство темной магии.
Я выпрямилась, прислушалась к себе. Это знак. Я должна попробовать.
Мэтти. Мой маленький Мэтти.
С того дня, как он обнял меня впервые, когда я только очутилась в чужом мире и теле, этот ребенок занял свое место в моем сердце. Его молчание не раздражало, нет. Но оно ранило. Он смотрел на меня с такой тоской, будто хотел рассказать обо всем на свете — и не мог.
Будто его душа звала крикнуть «мама», но горло издавало лишь несвязное мычание.
Я захлопнула книгу. Вскочила. Нужно все отложить. Срочно.
Возвращаясь в дом, я уже на ходу прикидывала: где какие ингредиенты находятся и хватит ли мне того, что было в наличии.
Прямо в дверях вспомнила — Буран! Я же посадила его на цепь, когда инквизитор явился. И так замоталась, что забыла об этом.
Милый, преданный пес, он не рвался и не скулил. Но уже давно пора было снять с него этот строгий ошейник. Я метнулась обратно во двор.
Буран сидел возле будки, напряженный, будто ожидал очередных гостей. В его миске еще оставались куски хлеба, вымоченные в молоке — Итан не забыл покормить нашего сторожа перед сном.
— Прости, — прошептала я, подходя. — Я совсем забыла...
Он молча лизнул мне руку, словно все понимая. Когда я освободила его, пес обнюхал подол моего платья и заглянул в глаза — все ли в порядке?
— Все хорошо, — выдохнула я, поглаживая его морду. — Все будет еще лучше, если зелье подействует.
Я вернулась в дом и принялась за приготовление второго в моей жизни зелья.
А если не подействует? — настойчиво шептал внутренний голос. Если я только сделаю ему больно, вселив надежду?
Сомнения мешали сосредоточиться, и я настойчиво отгоняла их прочь.
Нужно верить, что все получится!
— Он заслуживает шанс, — сказала я вслух. — Даже если это слишком поздно. Даже если все сорвется — я хотя бы попробую.
На печи забурлило варево. Я стояла у котелка, помешивая длинной деревянной ложкой, а за окном уже сгустились сумерки.
Я успею. Все успею. Сегодня я попробую стать той ведьмой, какой была моя мать. Не для мести, не для власти. А ради любви. Ради ребенка, который давно уже стал моим.
Когда отвар приобрел нужную густоту, я выключила огонь и осторожно перелила зелье в глиняную крынку. Пар все еще поднимался, но аромат стал менее резким — травяной, с легкой горчинкой и чем-то смутно знакомым… Наверное, это из детства, когда мать пользовалась таким же, когда работала с целительными чарами. Я укутала сосуд в ткань и оставила его на подоконнике. Теперь зелью требовалось настояться до полуночи.
Я облокотилась о край стола и только тогда осознала, как сильно стучит в груди сердце. Страх и надежда чередовались, как вдох и выдох. Я даже не знала, что будет, если это сработает.
Каково это — слышать голос Мэтти? Как он звучит? Хриплый, тонкий? Похожий на Итана или мягче?
Я оттолкнулась от стола.
Дом был в беспорядке. Повсюду следы чужих рук — открытые шкафы, сорванные полки, треснувшая глиняная посуда, вещи, раскиданные на полу. Как будто не жилище, а поле боя. Здесь все напоминало о присутствии инквизиции, и каждая мелочь разрывала душу.
Сжав зубы, я закатала рукава и принялась за уборку.
Сначала собрала вещи и аккуратно уложила их обратно в сундук. Потом вытерла пыль со всех поверхностей, собрала осколки тарелки, поставила чайник на печь. Протерла пол у входа — там, где грязные сапоги оставили следы, будто чернильные кляксы. Каждое движение отгоняло тревогу, каждое усилие возвращало мне контроль над собственной жизнью.
Я не могла просто сидеть и ждать, глядя на зелье в ожидании, когда оно настоится.
Скоро дом снова обрел облик — пусть скромный, но опрятный. Я вытерла лоб тыльной стороной ладони и вздохнула. Только тогда заметила, что за окнами совсем стемнело.
Вспомнив о детях, я поспешила в детскую.
Сердце болезненно сжалось.
Я совсем забыла о времени. Пока изучала книги в погребе, не заметила, как пролетел вечер. Они искупались? То, что поужинали — знала точно, Люсинда озаботилась, спасибо ей…
В комнате было полутемно. Окошко приоткрыто, ночной воздух струился внутрь, играя занавеской. На кровати — двое мальчиков, свернувшиеся калачиками под тонкими одеялами. У каждого было свое.
Как они провели время без меня? Я не спросила.
Но, глядя на их мирные, усталые лица, поняла, что тревога излишня. Итан спал, прижав к себе угол подушки, как щит. Мэтти — сложив под щекой ладошки, плотно укутанный, будто прятался от всего мира. Легкий храп вырывался из приоткрытого рта старшего.
Я тихо подошла, поправила им одеяла.
Мэтти чуть шевельнулся, но не проснулся. Я провела пальцами по его волосам, едва касаясь.
— Спи, малыш, — прошептала я. — Завтра все изменится. Я обещаю.
Я тихо прикрыла дверь, оставив ее чуть приоткрытой — на случай, если проснутся или позовут. Потом вернулась в кухню, села к окну и посмотрела на крынку с зельем. Оно уже остыло. Пора было отправляться в спальню, поспать хотя бы половину оставшейся ночи. Но я все еще сидела, всматриваясь в темноту за стеклом, и молилась, чтобы в скором времени Мэтти смог впервые назвать меня мамой вслух.
До рассвета я так и не уснула.
Пробовала. Несколько раз ложилась, закрывала глаза, натягивала одеяло до подбородка, уговаривала себя: «Утро вечера мудренее». Но мысли не отпускали. Я лишь лежала в темноте, слушая тиканье старых настенных часов и звуки природы за окном: уханье филина, стрекот цикад, шум ветра в кронах...
Затем проснулись птицы, заглушая все остальные голоса звучным чириканьем.
Я встала. Тихо, чтобы не разбудить никого, зажгла свечу и вышла во двор.
Солнце еще не встало, было прохладно. Ветер гнал по небу облака, за которыми то и дело пряталась луна. Все вокруг — затихшее, спокойное, как будто само время приостановилось.
Я спустилась в погреб, взяла еще пару книг. Те, что казались самыми древними — они пахли сухими травами и пеплом. Руки дрожали, когда я несла их обратно.
На кухне снова разложила книги, пролистывая одну за другой. Травники, списки заклинаний, странные зарисовки. Заметки матери, сделанные на полях: размашистые, спешные, словно она боялась забыть нечто важное.
Иногда мне казалось, что я слышу ее голос. Или чувствую легкий запах той мази, которую она варила зимой… Может, это и был ее след — невидимый, но настоящий.
