— Пойду подышу свежим воздухом, — сказала я, ни к кому конкретно не обращаясь. Бруклин двинулась за мной, но я бросила на нее взгляд, чтобы она осталась на месте.

Хороший, крепкий глоток Лос-Анджелесского смога был именно тем, что мне нужно. Мне нужно было встряхнуться. Я ненавидела ту личность, которой становилась: эту неуверенную в себе, похожую на оболочку самой себя девчонку. В колледже я была уверена в себе, откровенна и счастлива. Мне было все равно, что думают другие люди. А теперь я даже не могу спокойно поесть, чтобы не развалиться. Я не могла есть. Только что я была в порядке, а в следующую минуту Грейсон так разозлил меня, что я чувствовала себя совершенно неуправляемой. Во всем виноват Грейсон.

Я стукнула носком своей туфли по камню и скрестила руки на груди, как мелодраматичный подросток.

Зачем я трачу на него свое время? Почему я чувствую потребность победить его? Чтобы завоевать его расположение? Потому что на самом деле это именно то, чего я добиваюсь. Если бы я хотела от него чего-то серьезного, то сделала бы это хладнокровно и отступила. Нет. Все дело было в острых ощущениях от охоты. Но почему же? Я не нуждалась в дополнительном стрессе. Мне просто нужно получить зарплату за три месяца, чтобы уехать к чертовой матери из Лос-Анджелеса и найти какого-нибудь симпатичного француза, который будет у меня между ног. Одна только мысль о том, чтобы уехать из Лос-Анджелеса, начала меня успокаивать. Конечно, я начну с Парижа. Мне еще предстояло увидеть Эйфелеву башню воочию, и если я собиралась совершить кругосветное путешествие, чтобы насладиться жизнью в полной мере, то именно с этого мне и нужно было начать. Может быть, я останусь там на неделю или на две, наедаясь до отвала круассанами и переспав со столькими французами, насколько только хватит смелости. Как сказать «залезай ко мне в штаны» по-французски?

Мне придется учиться. (Или, знаете... я всегда могу просто по умолчанию использовать старый добрый язык тела.)

— Камми? — раздался голос позади, отрывая меня от моих мыслей. Я закрыла глаза, осознав, что это был голос Грейсона.

Он вышел следом за мной.

Я еще крепче скрестила руки на груди, прежде чем заговорить.

— Что ты хочешь, Грейсон? — спросила я, даже не потрудившись обернуться и посмотреть на него. Еще несколько минут назад я была бы в восторге от того, что он проявил достаточно заботы, чтобы выйти и поговорить со мной, но в тот момент я просто хотела остаться одна. Я не чувствовала никакой уверенности в себе. Я не чувствовала себя ни кокетливой, ни желанной. Я хотела сделать паузу в игре.

— Мне просто интересно, от чего тебе нужна передышка? — спросил он.

«От тебя, тебя, тебя.»

Я не сводила глаз с дороги.

— Ни от чего.

В этом слове заключена такая сила: способность отказать кому-то в своих истинных чувствах в момент уязвимости. Я смотрела, как по улице едет машина, и старалась сосредоточиться на ее движениях, а не на своих чувствах. Но тут снова заговорил Грейсон:

— Камми.

Он произнес мое имя так, словно умолял меня что-то сделать. Мне нравился звук моего имени на его губах, и когда он коснулся моего плеча, чтобы повернуть меня лицом к себе, я не сопротивлялась.

Ладно, если бы он хотел знать правду, я бы сказала ему.

— От всего. Мне нужна была передышка от всего, — ответила я, не отрывая взгляда от его темно-синего галстука. Его галстуки всегда так идеально ложились на середину рубашки, словно были приклеены к ней. Может быть, именно поэтому мне и нужен был Грейсон. Он был идеален, у него была своя жизнь, он был целеустремленным и преданным — а я не была такой. В любой момент у меня возникало желание улететь, пропустить остаток ужина и всю оставшуюся ночь бродить по городу в одиночестве.

— Ну, я не могу все исправить, — сказал он с легкой улыбкой, пытаясь подбодрить меня. — А ты не могла бы сказать поподробнее?

Его слова были простой шуткой, но они напомнили мне о ссоре, которая произошла у меня с Бруклин сразу после того, как умерли наши родители.

Я отказывалась говорить с Бруклин о наших родителях, отказывалась посещать психиатра, отказывалась ходить на групповую терапию. Я в совершенстве освоила искусство отрицания, и оно начало проникать в каждую частичку моей жизни. Бруклин делала все, что могла, пытаясь дать мне время прийти в себя, но однажды субботним вечером в старших классах я пришла домой на два часа позже обычного, со свежим синяком на подбородке. Я была пьяна, я выпила много дерьмовой водки, которая сожгла все мое горло, и у меня просто не было никакого настроения иметь с ней дело.

— Камми, как ты думаешь, что ты делаешь? — кричала она, когда я плелась в свою комнату, игнорируя ее.

— О, не пытайся быть матерью, Бруклин. Отвали. — Произнесение этих слов обжигало даже сильнее, чем водка. Для нас это было впервые.

Всегда есть первый раз. Первый раз, когда ты действительно переступаешь эту черту доверия. Я помню, как она вздрогнула от моих слов, искренне обиженная и ошеломленная моей жестокостью.

— Я не могу все это исправить, — прошептала она. — Ты не можешь так поступать с собой. Ты должна дать помочь себе.

Я остановилась и потрогала синяк на своем лице. Я даже не могла вспомнить, как его получила, но, вероятнее всего, я просто по пьянее где-то упала. Бруклин подошла ко мне сзади и обняла меня. Ее объятия были такими крепкими и надежными, что мне было почти больно.

Мы стояли так до тех пор, пока я больше не могла отрицать свои чувства. Я была вынуждена признать всепоглощающее горе, которое было заперто глубоко внутри меня в течение многих месяцев. Она заставила меня почувствовать это.

— Мне так жаль, — прошептала я, и горячие слезы потекли по моим щекам.

Мы стояли в коридоре, ее грудь прижималась к моей спине, и я плакала, долго и сильно. Достаточно долго, чтобы понять, что я должна измениться.

— Камми, — позвал Грейсон, выдергивая меня в настоящее, и тем самым отвлекая меня от воспоминаний о прошлом.

Я медленно сглотнула, уже зная, что мне нужно сделать.

— Скажи Брук, что мне стало плохо, и я уехала домой. И пожалуйста, проследи, чтобы Ханну подвезли.

— Камми, — сказал он, протягивая ко мне свою руку, но, вовремя осознав какую ошибку он совершает, безвольно опустил ее обратно. — Ты в порядке?

Я отвернулась от него и снова отвела взгляд на темную улицу.

«Я дам тебе знать, когда узнаю, Грейсон.»

***

В итоге я отправилась в свое сокровенное место. Это было единственное место, которое унимало мое беспокойство и страх. Чтобы попасть туда, нужно было ехать по частной дороге, которая огибала ограду по периметру аэропорта Лос-Анджелеса. Если идти по ней достаточно долго, то в конце концов наткнешься на одинокое, забытое кладбище. Это было достаточно неожиданное место для кладбища, рядом с шоссе, рядом с аэропортом, но оно, должно быть, было здесь задолго до того, как изобрели самолеты.

Припарковавшись у обочины, я достала фонарик. В первый раз я была здесь с наркоманом из моей старшей школы, именно он показал мне это место. Он сказал, что знает одно местечко, где можно накуриться и посмотреть, как взлетают самолеты. В ту ночь я слепо последовала за ним, слишком наивная, чтобы понять, что вела себя довольно-таки глупо, и все же я не пожалела о своем поступке.

В следующий раз, когда я собралась посетить это укромное местечко, я бросила парня с травкой и пошла одна. Только я и мой фонарик.

Это было заброшенное место, в глуши, окруженное мраком, но самолеты всегда прилетали именно тогда, когда я в них нуждалась. Иногда мне везло настолько, что я видела, как четыре или пять самолетов приземлялись или взлетали с интервалом в несколько минут. Я садилась на одинокую могилу, прислонялась к надгробию и выключала фонарик. Сидя там, в темноте, я представляла себя улетающей на этих самолетах. Каждый раз, когда я слышала низкий гул взлета, мое сердце начинало биться быстрее, и земля подо мной словно оживала, сотрясаясь под тяжестью авиалайнера.