Но на пятый раз он просто издал жалобный писк и ничего не сделал.

— Огонь! — повторил я настойчиво.

Он снова только пискнул и отвернулся. Все? Ресурс кончился? Или просто надоело?

Хм… Как вообще работает этот механизм? Откуда берется горючее? Вспомнилась работа с коровами в деревне. У них в процессе пищеварения в рубце образуется огромное количество метана. Иногда, при нарушении отрыжки, корову раздувает, как шар — тимпания. Приходилось делать прокол и стравливать газ. Михалыч любил поджечь эту струю. Горело синим пламенем. Метан же.

А эти твари жрут сырое мясо, хм… Процессы гниения и брожения в их ЖКТ должны быть колоссальными. Возможно, у них есть специальный орган, некий мешочек, где этот метан скапливается. А потом, смешиваясь с каким-то другим компонентом, как я видел у Душителя, он поджигается на выходе. И если запас метана исчерпан, то и огня не будет. Логично, да. Но пока только догадка в порыве не думать об этом дальше.

Значит, есть лимит выстрелов. И он, похоже, небольшой. Ладно, на сегодня хватит дрессировки. Главная задача все еще не решена.

Я снова осмотрел свою руку. Она опухла еще сильнее, а лихорадка превращала пещеру то в ледяную гробницу, то в раскаленную печь.

Нужно было вскрывать рану.

Спустился в свой затопленный штрек за топливом для костра, добрался до деревянных подпорок и принялся за уже знакомую работу — соскабливать острым камнем сухие щепки. На пальцы вместе с сухой трухой начала налипать какая-то вязкая, липкая субстанция. Я поднес руку к лицу, принюхался. Резкий хвойный аромат ударил в нос. Это была смола.

Сосна! Черт, ну конечно, это была сосна. Прочная, смолистая древесина, идеальная для шахтных опор. А сосновая смола — это же целая аптека в одном комке!

В голове тут же пронеслись обрывки лекций по фармакогнозии и рассказы деревенского деда. Живица — мощнейший природный антисептик. Бактерицидное, ранозаживляющее, противовоспалительное действие. В войну дед рассказывал, как они собирали ее и лечили гноящиеся раны, когда не было медикаментов. Она создает на ране защитную пленку, не дает грязи попасть внутрь и буквально вытягивает гной.

Я посмотрел на свою распухшую, перевязанную тряпкой руку, а потом — на липкие, золотистые капли смолы, выступившие на дереве. Берем, набираем.

Начал соскребать не только щепки, но и эту вязкую массу, собирая ее на большой плоский лист коры, который оторвал тут же. Набрал приличный комок, размером с кулак. Затем наскоблил еще больше щепок, но теперь уже толстых, чтобы костер горел долго и давал хороший жар.

Вернувшись в пещеру, первым делом подкинул дров в свой маленький очаг. Пламя взметнулось выше. Два других драконенка, которые до этого дремали, увидев вспышку, тоже инстинктивно пыхнули огнем и испуганно отползли в тень. Теперь было уже и три маленьких огнемета, которые боялись огня. Ирония, чтоб ее.

Нашел в куче костей длинный, тонкий осколок, идеально подходящий на роль импровизированного скальпеля-шипа. Очистил его, насколько мог, а затем сунул в самое сердце пламени. Кость почернела, пошел едкий дымок паленого. Продержал его в огне так еще пару минут.

Теперь то нужно было подготовить все остальное. Операционным столом послужил плоский камень у костра. Перевязочным материалом — последние относительно чистые лоскуты с моих штанов. А вот в роли медикаментов… Я сжег несколько смолистых сосновых щепок, а получившийся уголь тщательно растолок в мелкую пыль между двумя камнями. Древесный уголь, насколько помню, — отличный абсорбент. Вот сейчас послужит присыпкой, которая будет впитывать гной и токсины, подсушивать рану.

Так, ну в целом… все готова.

Я сел у костра, положив распухшую руку на импровизированный стол. Мозг прекрасно понимал, что сейчас будет очень, ОЧЕНЬ больно.

Но в первый раз что ли!? Я и резал, и шил, и вправлял, и ампутировал. Но всегда — на других. На животных, да. Под наркозом, местным или общим, да. Со стерильными инструментами и в перчатках, да! А не на себе раскаленным куском кости в пещере.

Так, Саян, соберись, — приказал я сам себе, глядя на свою багровую, уродливо раздутую руку.

Главное ведь просто не задеть сосуды и нервы. Лучевая артерия проходит здесь, по большому пальцу. Локтевая — здесь, по мизинцу. Между ними относительно безопасная зона. Нужно вскрыть, дренировать, очистить. Я делал это сотни раз. Просто пациент на этот раз я сам.

Уф-уф-уф, начали!

Достал из огня раскаленную кость, зажал ее в левой руке. В рот вложил палку от факела, чтобы закусить и в приступе боли не откусить себе язык.

Сделал глубокий вдох. Выдохнул. И одним резким движением проткнул натянутую кожу в самой опухшей части предплечья.

Очнулся я от знакомого уже гулкого удара. Огромная туша, сброшенная с высоты на каменный пол, сотрясла пещеру. Мать вернулась.

Сколько я был в отключке? Час? Пять? Понятия не имею. Последнее, что я помнил — адская, рвущая боль, запах паленой плоти и волна почти эйфорического облегчения, когда из руки хлынул гной. А потом, кажется, я просто вырубился, откинувшись на стену.

Воспоминание было настолько ярким, что по телу снова пробежала дрожь. Как я, трясущимися руками, протыкал собственную плоть раскаленной костью. Как орал, выдавливая из себя эту мерзость. Как пихал в открытую рану тряпки, пропитанные смолой. На трезвую голову все это казалось безумием, дикостью. Но тогда, в лихорадочном бреду, это был единственный логичный план.

Мать нависала над тушей какого-то крупного рогатого животного, похожего на быка, и смотрела на меня. Ее огромные белые глаза, как всегда, не выражали ничего, но она издала короткий, вопрошающий рокот. Что-то вроде: «Ты еще живой?». Затем кивнула своей шипастой башкой в сторону добычи. «Еда».

Я медленно присел. Тело было слабым, но голова — на удивление ясной. Лихорадка отступила. Не ушла совсем, но перестала плавить мозг. Я посмотрел на свою руку.

Картина была… интересной. Смоляная корка, смешанная с угольной пылью, превратилась в твердый черный панцирь, надежно закрывавший всю рану. Воспаление вокруг спало. Не полностью, конечно, но рука уже не выглядела как перекачанная сарделька. Краснота ушла, сменившись нормальным, хоть и бледным, цветом кожи. Из-под края повязки, там, где торчал мой импровизированный дренаж, сочилась прозрачная, чуть розоватая жидкость — сукровица. Не гной! Это был хороший знак.

Похоже, мой варварский метод сработал. Вскрытие дало выход инфекции, уголь впитал токсины, а живица сделала свое дело, не дав новой заразе проникнуть внутрь. Вероятность сепсиса снизилась процентов на восемьдесят. Конечно, риск все еще был. Но теперь это была уже не гонка со смертью, а просто тяжелая болезнь, которую можно было перетерпеть. Главное — продолжать чистить рану, менять дренаж и много пить. И, черт возьми, нормально есть.

— Да, мам, иду, — пробормотал я, поднимаясь на ноги.

Говорить своим голосом я перестал бояться еще во второй день. На это драконы почти не реагировали.

Драконята уже вовсю копошились у туши, начиная свою привычную грызню за лучшие куски. Я подошел к ним. Теперь то мне нужно было не просто оторвать кусок мяса, а разделать его и еще… кое-что улучшить в тушке, хех.

Я поднял острый осколок камня и принялся за работу. Нужно было отрезать тонкие, плоские куски, которые могли бы быстро прожариться. Мышцы быка были жесткими, волокнистыми, но я упрямо резал, превращая большой ломоть в некое подобие стейков для барбекю. Как абсурдно.

Закончив, отошел к своему костерку, который за время моего сна погас, превратившись в груду тлеющих углей.

— Так, малой, — позвал я Альфу, который как раз оторвал у брата здоровенный кусок печени. — Работать.

Он проглотил добычу и неохотно подполз ко мне. Надеюсь, успел восстановить свои залпы.

— Смотри сюда, — я разложил тонкие куски мяса на плоском камне рядом с углями. — Огонь!

Я указал пальцем прямо на мясо. Драконенок посмотрел на меня, на мой палец, на мясо (все-таки они пользуются зрением, но… может реально инфракрасное зрение имеется?). Секунду подумал, а затем издал свой знакомый булькающий звук.