Пока они жадно чавкали, я, прислонившись к ограде, принялся их осматривать, что-то показалось мне не так. Поголовье насчитывало штук сорок, может, пятьдесят. И жили они в совершенно неподобающих условиях. Загон был слишком маленьким для такого количества крупных животных. Грязь, скученность, постоянная борьба за еду… Хорошая среда для развития болезней и паразитов. А с учетом, что и кур уже что-то подцепило, то еще немного — это коснется и свиней.

Я сразу заметил несколько проблемных особей. Вот в дальнем углу, вжавшись в ограду, стояла молодая свинья. Она была заметно худее остальных, на боках виднелись свежие царапины и кровоподтеки. Дети избивали животину? Да навряд ли, скорее ее гоняли свои же и не подпускали к кормушке. Если ее не отсадить, она либо умрет от голода (а потом ее съедят свои же), либо ее забьют сородичи (а потом и съедят).

Еще одна, крупная свиноматка, была очевидно беременна. Судя по размеру живота, опорос должен был начаться со дня на день. Но в этом общем загоне, в этой грязи, у ее поросят… будет мало шансов выжить, точно. Их либо затопчут, либо, опять-таки, съедят другие свиньи — каннибализм в таких условиях был обычным делом. Ей срочно нужен был отдельный, желательно чистый и сухой загон.

У нескольких кабанов я заметил признаки кожных заболеваний — шелушение, расчесы, язвы. Скорее всего, чесотка или какие-то паразиты. Это было заразно и, если не лечить, могло перекинуться на все стадо. А мясо таких животных уже нельзя было есть без риска для здоровья, мда.

Закончив с уборкой и кормежкой, я вернул женщине инструменты. Она молча кивнула, собираясь уходить.

— Извините, — окликнул я ее. Она удивленно обернулась. — Я заметил… у вас тут несколько свиней выглядят нездоровыми.

Она нахмурилась, но все также молча. Немая?

— Та, что в углу, — продолжил я, показывая на худую свинью, — ее, э-э-э, обижают. Она скоро умрет, если ее не отсадить и не кормить отдельно. А вон та, большая, скоро родит. Ей нужно чистое место, иначе все ее поросята погибнут. И еще у нескольких — проблемы с кожей. Это может быть заразно, еще, думаю, неделя-две — и все стадо будет проблемным.

Женщина подошла к ограде и внимательно посмотрела туда, куда я указывал. В глазах появилось что-то похожее на печаль.

— И правда… — пробормотала она. Ого, не немая. — Совсем мы за ними не следим. С тех пор, как драконы сожрали старого Гуннара Свинореза, нашего свинопаса, за ними и присмотреть-то некому. Мы, бабы, только кормим да чистим, а что там у них да как — не разбираемся. Мужики все с топорами да на кораблях, им не до свиней.

Она тяжело вздохнула.

— Спасибо, что сказал, паря. Я передам Ульву. Может, он и разумеет тебе за ними присмотреть, раз ты в этом смыслишь.

— Я был бы рад, — честно ответил я. Дело мое сказать. Если это избавит меня от шахт, то почему нет? — А почему этим не занимается кто-то еще? У вас же есть, эм… шаманка, так почему она не смотрит за здоровьем животных?

— Это ты че, меня со свиньей сравнил, огрызок? Альма в прошлом году моего сына с того света вытащила, когда его медведь драл! Она три ночи не спала, отварами поила, духов просила. Думаешь, у нее есть силы еще и на скотину? А животину лечить… Зачем? Чтобы потом сытнее было? Животина — это еда. А люди — это мы.

О-о-о-о, дело дрянь, мда.

Я отдал ей последний инструмент и сменил тему.

— Где мне найти Бьорна? Чтобы он принял работу.

— А я тебе на кой? — фыркнула она. — Принимаю. Бьорну передам, что ты не бездельничал. А теперь вали. В харчевню иди, ужин скоро. Наши уже поели, ваша, рабская, доля осталась. Шуруй.

Она развернулась и ушла в дом, а я, чувствуя, как ноют все мышцы, испытал странное удовлетворение и побрел в сторону харчевни, примерно припоминая дорогу. Но уже на полпути от свинарника меня перехватил Бьорн.

— А ну-ка, куда намылился, малец? — рявкнул он. — Говорил про кур? Говорил. Вот и пошли сейчас на них смотреть, пока светло. А то, если не исправишь их мор, жрать будешь то же, что и те кабаны. Понял?

Ну, ладно. После аппетитного зрелища помоев для свиней голод у меня так и не проснулся. Я молча кивнул, и мы пошли.

Курятник располагался на отшибе, за последними домами деревни. Это было длинное, приземистое строение из грубых досок, с низкой крышей, покрытой дерном. Рядом был небольшой, огороженный плетнем выгул. Уже на подходе я почувствовал характерный аммиачный запах птичьего помета. Ни с чем не спутаешь.

У самой двери курятника, съежившись на земле, спал парень. Тот, что первым обнаружил меня на складе. Но выглядел он куда хуже, чем в первую нашу встречу — еще тогда отметил, что нездоровится ему. Сейчас еще хуже: лицо было бледным, с нездоровым, лихорадочным румянцем на щеках. Губы потрескались и были сухими, а дыхание — частым и хриплым, даже во сне. Парень явно был болен.

— Эй, Сигурд! — Бьорн бесцеремонно пнул парня ногой. — Просыпайся! Вот, лекаря привел. Скажи ему, что тут у вас да как, ты лучше знаешь.

Сигурд с трудом открыл воспаленные глаза.

— А… да, хорошо, — с трудом выговорил он, пытаясь подняться, но тут же закашлялся. Кашель был глубоким, надсадным, с каким-то свистящим призвуком.

Да вы что, слепые? — хотелось мне закричать. — Вы не видите, что парень еле на ногах стоит? Какое к черту лечение для кур, ему самому помощь нужна!

Но я промолчал.

— Вот… смотри, чужак, — прохрипел Сигурд, указывая на выгул. — Сегодня еще три сдохли. И вот… змеи поганые! Еще одна! — он с отчаянием ткнул пальцем в угол, где неподвижно лежала курица. — Отец меня совсем со свету сживет… Говорит, я даже за курами уследить не могу…

Я зашел в выгул, стараясь не спугнуть птиц. Картина была удручающей. Куры, которые должны были бодро бегать и клевать зерно, вели себя апатично. Многие сидели нахохлившись, с закрытыми глазами, не реагируя на мое появление. Их перья были взъерошены и грязные. У нескольких птиц я заметил опухшие, слезящиеся глаза и выделения из ноздрей. Гребешки и сережки, которые в норме должны быть ярко-красными, у них были бледными, с синюшным оттенком.

Подошел к мертвой курице. Заметил, что из клюва сочилась пенистая слизь, а лапы и гребень были темно-фиолетовыми — один из признаков острой сердечно-сосудистой недостаточности и кровоизлияний.

Все это складывалось в одну, очень нехорошую картину. Я повернулся к Сигурду, который наблюдал за мной с болезненной надеждой.

— А ты… давно здесь за ними ухаживаешь?

— С весны… как отец велел.

— И как ты себя чувствуешь? Часто болеешь? Что болит?

Он удивленно посмотрел на меня, не понимая, при чем тут он, если лечить надо птицу.

— Да так… голова болит. И ломит все тело, будто меня палками били. И дышать тяжело… особенно ночью.

Я посмотрел на Бьорна, потом на Сигурда, на больных птиц. Все складывалось в не очень уж утешительную картину.

— Это не сглаз, Бьорн — сказал я медленно и отчетливо. — Это… очень заразная и опасная болезнь. Похоже на то, что у нас называют птичьим гриппом, ну или птичьей хворью. Она убивает птиц. И она… может передаваться людям. — кивком указал на Сигурда.

Лицо Бьорна помрачнело. Он перевел тяжелый взгляд с меня на Сигурда, потом на едва живых, но нахохлившихся кур. Надеюсь, слово «болезнь» для него яснее куда лучше, чем «сглаз».

— Ты хочешь сказать… — медленно начал он, сжимая кулаки, — что эта хворь… от птиц… перешла на парня?

Хорошо это или плохо? Не знаю. Птичий грипп — штука неприятная, но в большинстве своих штаммов не смертельная для человека. Летальность низкая, особенно для молодого и в целом крепкого организма. Но вот лечить его здесь, без привычных противовирусных и жаропонижающих, будет задачей со звездочкой. Впрочем, организм Сигурда, скорее всего, справится и сам. Главное — убрать его отсюда, подальше от источника постоянного заражения. Подальше от трупов птиц и куриного помета.