Маленькое огненное кольцо вылетело из его пасти и ударило точно в цель. Мясо мгновенно зашипело, пошел ароматный дымок.

Вот и покажем мамочке, чему мы научились.

Дождался еще пары слабеньких залпов, пока одна сторона прожарится, перевернул куски камнем, и снова скомандовал выпуск пары огненных колец.

В следующий раз, правда, стоит попробовать не сжигать мясо, а нагревать камень, на котором будут лежать куски бибикю.

Мать, которая до этого безучастно наблюдала за дракой своих детей, вдруг замерла. Медленно повернула свою огромную голову в нашу сторону, а после издала удивленный рокот.

Подползла к нам, а я же инстинктивно вжал голову в плечи. Наклонила свою башку, посмотрела на наш пикник на природе, а потом и на меня.

И вдруг, ее шея выгнулась, пасть открылась. Я думал, она собирается заорать!!! Но вместо этого… из ее глотки, с низким, ревущим гулом, вырвался целый столб жидкого пламени. Он ударил в стену пещеры в нескольких десятках метрах от нас.

Я охерел. Просто охерел!!! Скала в месте удара раскалилась добела, потекла, как воск. Жар от этого плевка ударил мне в лицо так, что я отшатнулся.

Значит, показала нам, как именно плеваться огнем, да? Увидела неумелую попытку своего детеныша и продемонстрировала, как выглядит настоящая мощь?

А потом, видимо, понимая, что я, да и все драконята, замерли в шоке, сделала еще кое-что — повернулась к туше быка, снова открыла пасть. И на этот раз выдохнула короткую, широкую струю пламени, которая окутала всю тушу.

Шерсть вспыхнула и сгорела за секунду. Кожа почернела и обуглилась.

Она… прожарила нам всю тушу целиком, чтобы нам больше нравилось?

Спасибо, мам. Очень, кстати, своевременно.

И я не шутил. Запахло жареным мясом. Вот буквально… настоящим! Термически обработанным. Мой желудок, который последние дни переваривал то сырую плоть, то мамину отрыжку (пусть память это забудет, пожалуйста), свело спазмом от предвкушения. Забил на неумело выгоревшее мясо от огня Альфы, подошел к пропаленному бычку и вырезал камнем большой, сочащийся жиром и кровью кусок из прожаренной туши. Пусть верхний слой было уже обуглившимся, но ничто не мешало мне докопаться до сердцевинки, где мясо было нормальным. Подождал, пока кусок хоть немного остынет, и впился в него зубами.

О боже. Это было лучшее, что я ел в своей жизни!

Да, мясо было пережарено снаружи и почти сырое у кости, да, оно было без соли, без специй, вонюче пахло паленой шерстью. Но это была еда, после которой я не могу блевать за ближайший камень!

Драконята, кажется, тоже оценили мамин кулинарный талант — с той же яростью, с которой мутузили друг друга за сырое мясо, сейчас методично раздирали обугленную тушу, отрывая дымящиеся куски. Даже мать, откусив здоровенный шмат, жевала его с каким-то довольным рокотом.

Приручаю вас к культуре питания, да? То-то же!

Жизнь налаживается.

А между тем, дни потекли один за другим, сливаясь в один длинный, тягучий цикл, отмеренный уходами и возвращениями матери, да количеством перемотки новой повязкой и промывания раны. Я уже и перестал считать, сколько времени провел в этой пещере. Неделя точно была. Может, уже и две? Понятия не имею. Здесь не было ни дня, ни ночи.

Рука заживала. Медленно, правда, но в минус прогресс заживления не шел, за что я благодарен буквально всем и каждому. Реально, какое-то чудо меня вытащило из перспективы умереть тут. Тем не менее, каждый «день» я проводил одну и ту же процедуру — снимал старую повязку, аккуратно вытаскивал дренаж, промывал рану водой, выдавливал остатки сукровицы. Затем готовил новый дренаж из ткани, пропитанной смолой, вставлял его на место и закрывал все свежим слоем живицы и угольной пыли. Лихорадка ушла, оставив после себя слабость и постоянную жажду. Но главное то — я был жив и функционален.

И вот так определяется мой ритм жизни. Мать уходит — я работаю. Мать возвращается — я наблюдаю и изучаю.

Работа заключалась в одном: прогрызть себе путь к свободе. Каждый раз, когда скрежет ее передвижения затихал вдали, я спускался к завалу и начинал медленно, работая лишь одной рукой, скидывать мелкие и подъемные камни в разные стороны, прочищая путь. Камень за камнем, голыми руками, я разбирал эту стену. Прогресс, правда, был ничтожным. За час я мог разобрать в лучшем случае кубометр породы. А сколько их там было? Десятки? Сотни? Я не знал. Но каждый сдвинутый камень, каждый сантиметр, отвоеванный у горы, был каким-то движением… Последняя надежда утопающего, в общем. А еще в перерывах между этим я пытался изучать малышей, давать им какие-то задания и стимулы, пытаясь выйти в дрессировку (ха-ха-ха).

А вот когда мать была в гнезде, я превращался в простого наблюдателя. Все-таки они… интересные. А у меня, как ни у кого другого, была ну просто невозможная возможность! Я жил в логове чудовищ и наблюдал за ними просто круглые сутки.

Чувствуете плач зависти ксенобиологов? Нет? А я вот да.

И огромные подвижки в изучении у меня были.

В основном, касаемо их общения друг с другом. Это прям вообще было целое отдельное исследование, которое поглощало меня целиком! Да, сначала я пытался воспринимать их звуки как единые фразы, привязанные к конкретным ситуациям. Вот этот рокот — «Еда!», а вот этот писк — «Больно!». Признаю, недальновидно думал, но! Чем больше я слушал, тем яснее понимал, что все куда-а-а-а как сложнее. Вслушиваться в их «речь» категориями человеческих словосочетаний, изначально было ошибкой, они ведь не люди! Система была абсолютно иной.

Я заметил последовательность, повторяемость отдельных, м-м-м, назовем их базовыми звуками, из которых эти фразы складывались. И тут все встало на свои места! Ну как… почти встало.

Грубо говоря, за все это время я смог выделить четыре… буквы? Пусть будут буквы. Четыре базовых звука, которые они использовали как строительные блоки для своей речи.

Первый был глубокий, вибрирующий рокот, заставляющий груд драконов (и мою собственную) мерно дрожать при произношении или прослушивании. Условно — «Р-р-р», как наиболее близкий для аналогии и звучанию.

Второй звук был гортанным, шипящим выдохом, похожий на звук «Ш-ш-ш».

Третий же был высоким, такой щелчок на периферии границы улавливаемой частоты, который они издавали то ли языком, то ли смыкая какие-то хрящи в глотке. Назвал это буквой «Х». Не «икс», а именно «ха».

И четвертый был протяжным, гудящим. Эдакий вой на одной ноте, напоминающий «О-о-о».

Сами по себе эти буквы не значили почти ничего — не было той ситуации, при которых кто-то бы просто замычал одним звуком. Вся магия была в их комбинациях, в интонации, в длительности и, что самое главное, в вибрациях, которые их сопровождали.

Ощущаете сложность местного алфавита? Аж четырёхфакторное восприятие! Четыре параметра, которые нужно было уловить и расшифровать одновременно!!!

Вот, например, когда мать приносила еду, она издавала связку, которую я для себя запомнил, как «О-о-о-ШР!». Протяжный призывный вой, который резко обрывался шипящим щелчком и заканчивался коротким, утвердительным рокотом. Условно: «я здесь, внимание, еда!». А вот ее призыв к тренировке по бурению звучал совсем иначе, типа: «Р-О-о-о-о…». Властный рокот, переходящий в долгий, затухающий вой, типа: «ко мне, время урока». Это было сложно.

Все мои догадки и изречения, правда, вилами по воде писаны. То есть доказательности пока никакой, только предположения, но я начинал видеть систему.

Возможно, их язык был заточен в основном на передачу намерений и эмоций, а не абстрактных понятий. Но мать повторяла одни и те же связки для одних и тех же действий. Менялась лишь интонация. Иногда ее «Еда!» звучало устало, иногда — почти радостно.

Как жаль, что я не филолог! Для полноценного изучения этого языка потребовались бы годы наблюдений, спектральный анализ звука, постоянные записи и наблюдения сотен людей! А я тут, блин, как студент по обмену в чужой стране, пытаюсь на слух выучить язык, у которого нет даже алфавита.