— Куда ты собрался меня везти? Папа знает? — всхлипывает утирая рукой нос, икает.

— Знает! — кладу ее кроссовки на коврик рядом с ногами, обхожу машину.

— Прикати мое кресло.

— Нет.

— Я не могу без него.

— Я буду носить тебя на руках.

— Так же, как сюда принес? — снова всхлипывает.

— Нет, не так… — собираюсь воткнуть ключ в зажигание, зависаю взглядом на расцарапанной панели. Рука сама нацарапывает нолик в правом верхнем углу. Протягиваю ключ ей. — Выиграешь, получишь свое кресло.

Алика протягивает руку и касается моей руки дрожащими холодными пальцами. Сейчас ее прикосновение, как болезненный укол, сначала мгновенная резкая боль, а потом боль концентрированная и жгучая, медленно растекающаяся по телу. Ее пальцы перехватывают ключ и чертят жирный крест под моим нолем. Вытягиваю ключ из ее пальцев. Второе касание оказывается не менее болезненным, а ноль нацарапанный на левой части среднего ряда, выходит кривым и кособоким, будто он начерчен неумелой рукой маленького ребенка. Следом ее крестик появляется в верхнем левом углу, а мой нолик в нижнем правом. Ее ход — середина правого ряда. Мой — середина верхнего.

— Ничья, — произносим одновременно, но все равно каждый из нас чертит свой знак, чтобы заполнить ячейки полностью.

Под удивленный взгляд Алики черчу вторую сетку рядом с первой. Протягиваю ей ключ, жду ее хода. Она снова чертит крест по центру…

— Ну и что ты наделал? — произносит она кивая на расцарапанную панель.

Мы сыграли восемь раз, прежде чем я зачеркнул свои нули по диагонали. Мне совсем не жаль испорченного пластика. Его можно легко заменить, а можно оставить как есть. Я чувствую, что она поддалась. Мы могли так играть до бесконечности. От ощущения своей маленькой победы за грудиной растекаются легкие вибрации. Пальцы подрагивают, отчего я крепче сжимаю оплетку руля. Губы так и растягиваются в улыбке, хоть я и стараюсь, сохранять серьезное выражение лица.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить, — мы выезжаем со двора. Киваю охраннику, поднявшему перед нами шлагбаум.

— С кем интересно? С той перед кем тебе нужно объясниться за расцарапанную спину, — надо же, уловила мой посыл.

— Не совсем. Но она тоже довольно ревнивая девушка.

Глаза Алики расширяются, она медленно поворачивает голову в мою сторону.

— В смысле, тоже?

— В прямом… При ней тебе лучше вести себя со мной поласковей.

— А при первой?

Не понимающе качаю головой.

— Я про ту, которая устроит тебе допрос с пристрастием.

— Не устроит, у нас доверительные отношения. Я расскажу ей все как есть. Она поймет.

Искоса наблюдаю за тем, как пятна проявившиеся на шее Алики постепенно мигрируют, приливая краской к щекам. Взгляд снова становится ядовитым и острым. Ее грудь вздымается, губы слегка приоткрываются. Вот ей бы капюшон и вылитая кобра. Я жду ее реплику, мысленно заготовив ответ.

— Рада, за тебя, — бормочет она резко сникая. — Наверное хорошая девушка, — сцепив пальцы в замок укладывает руки на колени, опускает глаза.

— Да… не плохая, — продолжаю следить за ней стараясь не отрывать взгляда от дороги.

— И давно вы? — спрашивает спустя несколько минут нашего обоюдного молчания.

— Пару месяцев.

— Ясно, — Алика отворачивается, смотрит в окно.

Катим молча. И только когда мы сворачиваем на просёлочную дорогу и на нашем пути появляется указатель, сообщающий о том, что через полтора километра располагается КСК «Орион». Алика раздувает свой кобриный капюшон и шипит раздраженным голосом.

— Почему ты сразу не сказал? Я не хочу!

— Боюсь, у тебя нет выбора.

— Вези меня обратно!

— Отвезу через пару часов.

— Ты специально не взял кресло?

— Конечно. Я, знаешь ли, привык учиться на своих ошибках. Ты слишком самостоятельная в кресле. Пора учиться становиться самостоятельной без него.

— Издеваешься? — ее глаза вновь наливаются слезами.

— Ни сколько, — смотрю перед собой, стараясь игнорировать ее частые всхлипы.

Сигналю охраннику. Ворота медленно ползут в сторону. Ее всхлипы звучат громче и повторяются чаще. Она отрицательно качает головой.

— Я не хочу. Мне не понравится, — бормочет себе под нос и мое сердце дает слабину.

— Ты ведь не пробовала еще… Откуда ты можешь знать?

Сложно взять себя в руки. Делаю глубокий вдох, проглатываю горькую обиду. Не на него обиду, а на себя. Я должна демонстрировать абсолютное равнодушие к нему, но это сложно. Невероятно тяжело. Я даже подумать не могла, что будет настолько трудно.

Дровосек искренне улыбается, проезжая на территорию комплекса. Я знаю, что старшему брату Тимура принадлежит конюшня. Не совсем, конечно, конюшня, вернее конный спортивный комплекс. Кирилл рассказывал мне, что он много лет занимался конным спортом. Собирался познакомить меня со своей лошадью, но я постоянно отказывалась, стараясь отвлечь его внимание на что-нибудь другое. Мне было немного любопытно, но не на столько, чтобы прикидываться, что мне хочется покататься на лошади или, что еще хуже покормить, а то и почистить ее, например.

После трагедии случившейся с его отцом, Дровосеку пришлось оставить этот спорт и не только его, еще ему пришлось взять академ в универе, потому что на заочку перевестись не удалось.

Он паркует машину следом за корытом Тимура. Никогда не пойму их приколов. У его брата достаточно денег, чтобы купить ему машину поприличнее. Ну, по крайней мере, сам он катается на Мерене лямов за десять. Странные люди…

Кирилл выходит из машины и обходит ее. Я вся подбираюсь. Поясницу покалывают тысячи иголочек, к щекам снова приливает кровь, когда он протягивает руку к моей обуви и начинает меня обувать. На этот раз я не сопротивляюсь. Лишь сильнее концентрируюсь на своих ощущениях от его прикосновений. Чувствительность не утрачена. Я вполне могу ощущать касания, сжатия, ну и боль конечно. Однажды, я пролила на ноги горячий чай и буквально взвыла от боли. Папа сразу же отвез меня в больницу, где ему в тысячный раз пояснили, что паралич — это отсутствие мышечной силы, а наличие чувствительности при моем диагнозе абсолютная норма. Ожег оказался не серьезным, в тот же вечер я вернулась домой.

Кирилл довольно быстро справляется с задачей. Его взгляд скользит по моим бедрам, животу, груди, шее, губам. Нервно убираю волосы за уши. Он продолжает смотреть на меня снизу-вверх. Набираю полные легкие воздуха, затаиваю дыхание. Кровь ударяет в лицо. Щеки начинает нестерпимо жечь, в горле пересыхает.

— Ты готова? — спрашивает продолжая смотреть мне в глаза.

Отрицательно мотаю головой. Кирилл вздыхает. Поднимается в полный рост. Опираясь на заднюю дверь складывает руки на груди, поворачивает голову, снова встречаясь со мной взглядом, смотрит.

— Какое небо голубое, — выдает, запрокидывая голову вверх.

Слегка опешив, смотрю на него борясь с желанием улыбнуться.

— Лик, — произносит он, выдержав небольшую паузу. — Знаешь… Мне жаль, что мы так плохо расстались, — снова пауза. — И раз уж из нас не вышло пары, это ведь вовсе не значит, что мы не могли бы… ну скажем… дружить или просто общаться, как старые знакомые. Что думаешь?

Дровосек произносит это с такой легкостью и простотой. С такой искренней улыбкой, словно сам верит в то, что это возможно. Просто дружить. Просто общаться.

Внутри меня взрывается кровавый фейерверк. Поясницу тянет от напряжения. Мне не хватает кислорода. Перед глазами мелькают черные точки.

Я словно башня, составленная из деревянных брусочков. Он методично выдергивает один брусочек за другим, как в игре «Дженга». Каждый вытащенный им брусок укладывается на верх, придавливая меня своей тяжестью, а каждая новая брешь, образовавшаяся в моем фундаменте грозит мне полным разрушением, но я все еще держусь. Не знаю, на долго ли меня хватит.

Наверное, сейчас я не в том положении, чтобы колоться и кусаться. На него никогда не действовали мои методы сопротивления. В любом случае, друзья не закрывают друг другу рты поцелуями, а это уже кое-что. Потому что я не справлюсь с собой, в случае если он снова попытается меня поцеловать.