— Благодарю. Да, Император оказал честь, — с такой же интонацией ответил Ганг. Он бы от этой чести отказался, будь его воля, но батюшка никак не мог.

Стойгнев грустно усмехнулся:

— А я уже никого не спрашивал. Закончились императоры. Положил Машеньку в мавзолей, — он повернулся и глянул потемневшими глазами. — Она — рядом с твоей матушкой, Ганг.

— Я смогу туда пройти? — голос вдруг подвел, и вопрос прозвучал неожиданно хрипло.

— Сходим, — пообещал Руб-Масаньский. — Но не в ближайшее время, прости. Ты-то с изгнания там не был?

— Да, с пятнадцати лет.

— Потерпи немного. Мы сходим к ним, барон.

…

Гангу пятнадцать лет. Он — студент, и от этого почти счастлив.

Осень закончится для Винтеррайдеров изгнанием. Но Ганг об этом пока не знает. Осенины стоят на дворе. И после сбора урожая, после богатых ярмарок многие по древнему обычаю навещают своих родных, уже покинувших этот свет. И великая княжна Вера Александровна этот обычай блюла. Ганг имел возможность пойти с ней в числе малой свиты, но он, юный студент, вляпался в дуэль и пропустил возможность побывать у матушкиного камня. Как оказалось, надолго.

А вызвал сам, такого же отрока — с т а р ш е г о сына.

«Поговаривают, барон, вас часто видят в бедных кварталах. Зарабатываете дешевую популярность у черни, совсем не надеетесь на наследство? Ах, да, вы же в т о р о й. Хлопский барон!»

Младший Винтеррайдер бросил перчатку, не дав прозвучать смешку. Сейчас думалось, да было бы кого вызывать! Но — юность горяча. Тогда Ганг казался себе героем.

А ведь это единственная его дуэль в Империи. Секундантом — Андрей, благо, он в столице. Рассвет над морем. Острое чувство любви к миру. Но не настолько острое, чтоб простить противника до дуэли.

Закончили быстро. Ганг выбил шпагу, бледный в синеву противник сдался, и барон сменил гнев на милость. Из стоявшей по одаль кареты выходит отец второго дуэлянта и кланяется Гангу. Он правильно понял этот поклон: папенька, в отличии от сыночка, оценил все перспективы дуэли со вторым сыном Третьего герцога. И не зазорным посчитал перед сопляком склониться.

Все вместе было не интересно и не героически, но самую малость приятно. На обратном пути они вовсю резвились с Волковым — пускали коней на перегонки. В Летнем Дворце их — веселых, возбужденных, юных — ждал мрачный Винзенс.

— Я порой думаю, что надо было пороть, — взгляд Третьего герцога наливался тяжелой темнотой. Но пороть, конечно, никого не стали, да и возраст для порки уже не подходил.

А что, надо было спустить «хлопского барона»? Никак нельзя. Не по чести дворянской.

Честь свою они, юнцы, ценили куда выше будоражащих разговоров о вольнодумстве.

Да и избирательное оно у них было. Князь прав, многие тогда следовали моде, но никто не собирался менять устои всерьез.

Дворянство — соль нации, лучшая часть, белая каста, вознесенная над чернью, удел которой жить на благо господ. Вот что во многих сидело покрепче всякого вольнодумства.

И старым обычаям не следовали, а те были милосердны к бедным. В древние века за смех над бедностью можно было и заушение получить.

«Помилуйте, кто в наше время живет по Старой Правде?»

Винтеррайдеры пытались. В двенадцать лет сыновья благородного отца должны выйти в народ и раздать милостыню, а заодно принять жалобы, коли такие будут. «Отец дает волю сыну в разрешении, но следит за его разумением».

Многие, очень многие подходили к этому весьма формально. «Помилуйте, сейчас не прежнее время, в двенадцать лет дружины не водят!»

А у вот у Ганга — все согласно обычаям. Сын высокого рода обязан заботиться о тех, кому хуже всех. Учись принимать правильные решения, сказал отец.

И младший Винтеррадер на свое двенадцатилетие попал в нищие кварталы столицы. Его, разбалованного маменькой, удивили лачуги и своим видом, и своим размером. В саду юной княжны Анушки Соловьевой, куда Ганг ездил с детскими визитами, кукольный дом куда был больше, да выглядел не в пример наряднее. Анушка проводила там чаепития с куклами и гостями — все, как у взрослых.

И вот Ганг, чистенький, хорошо одетый, отчаянно напрягаясь при виде э т и х людей, раздает золотые. Да, за спиной гвардейцы отца, но Госпожица, как же это невозможно!

Но он старается держать лицо и берет записки от тех, кто смог их написать.

Потом в канцелярии Третьего герцога их внимательно изучали вместе с Гангом.

— Люди обратились к тебе, — сказал ему Винзенс. — Если они не получат помощи, это значит, что младший сын великого рода — пустобрех, думающий только о красоте платья.

— Порой совершенно не понятно, что они хотят, — жалобно ответил Ганг. Отец пожал плечами:

— Ты разве не знаешь, где их искать, чтобы задать уточняющие вопросы?

И Ганг ездил в предместья. И Стива с собой брал. Они тогда все время проводили вместе. Стив, в отличии от охранников, многое подмечал и готов был обсуждать увиденное с Гангом.

Но, если честно, то те дни Ганг втихаря мечтал, чтоб этой благотворительностью занимался кто-нибудь другой. Управляющему можно поручить. Он подберет… человека.

Дядюшка рассказывал, что многие посылают в честь дня рождения сыновей дары мольцам. Те сами распределяют — что, кому, сколько. Это естественный ход вещей, говорил дядюшка, мольцы должны знать нужды паствы. Это их обязанность и не надо заниматься чужой работой!

После смерти матушки дядюшка словно исчез. Ну… Денег ему больше никто не давал… Матушка одна была добра к младшему брату. Винзенс же родственника терпеть не мог и взгляды имел прямо противоположные.

— Ты не можешь все перекладывать на других. Зачем тогда нужен ты? Нельзя пользоваться благами своего положения и избегать обязанностей, — батюшка смотрел хмуро.

Благотворительность в честь своего дня рождения Ганг расхлебывал несколько месяцев. И — не заметил, как втянулся. Перестал опасаться э т и х людей, внутренне передергиваясь от грязных рук с черными ногтями.

А потом его как-то задело то, что многие записки, были написаны уже давно: год, два. И нет, они не потеряли актуальности для просителей. Многие отдали за эту записку грош писарю и хранили ее для того, чтобы подать любому отпрыску высокого рода, который вспомнит старый обычай и завернет в предместья.

В лачугах на чудо надеются куда охотнее, чем во дворцах.

И дни Ганга после двенадцатого дня рождения полностью заполнены не только уроками. Оказалось, что мало дать распоряжение, надо еще проверить исполнение.

— Ты не можешь не проверить сам, — батюшка выговаривал серьезно и даже строго. — Иначе со временем твои поручения просто перестанут выполнять.

Ганг и на тринадцатый день рождения туда поехал, и на четырнадцатый. Просто… он стал узнавать этих людей в лицо, он видел их радость, он знал их нужду и — они перестали быть для него какой-то общей непонятной массой. А еще они его ждали.

Слухи о добром мальчике, сыне Третьего герцога, бродили не только в низах. В свете быстро прознали про необычное «увлечение» младшего сына Винзенса. За глаза-то посмеивались, ибо откуда бы потом взялся хлопский барон? За глаза и над великой княжной посмеивались.

Но это все было позже.

А в день двенадцатилетия Ганга после предместий они вернулись во Дворец. Праздник младшего Винтеррайдера еще не закончился.

И как наяву снова увидел Ганг чайный стол в малом покое. Они тогда собрались в узком кругу — все-таки траур.

Подарок от Императора, подарок от великой княжны Веры Александровны. Морозов улыбается Гангу, но глаза его холодны, а подарок слишком дорог для отрока. Он говорит какие-то традиционные слова. Вера непринужденно болтает с Фрамом. Госпожа Зия, ее воспитательница занимается рукоделием. Говорят, Вера не захотела расставаться с ней, хотя все сроки вышли, и Зию давно пора отправить в отставку. Но Император потакает дочери, и старая Зия неотступно следует за своей воспитанницей.