Что же это было?

Димитриушу казалось, что как только он вспомнит сон, то сразу поймет что — то очень важное, что — то очень важное и значимое, но….

Но он ничуть не преуспел в своих воспоминаниях. Сердясь на себя, он встал, оделся и пошел к Анне — рядом с ней ему было всегда спокойнее, даже после кошмарных сновидений.

Несколько дней сон не выходил у него из головы, а потом Димитриуш обнаружил, что змеи ему больше не снятся. И он легко нашел всему этому объяснение: его любимая Аннушка болела, потому и мучили его кошмары — во сне он просто не контролировал свой страх.

А сейчас все хорошо.

Болезнь странно повлияла на Анну. Она с удивлением отмечала, что стала спокойнее. Нет, она не забыла ничего, и боль ее никуда не ушла, но теперь Анна была не внутри этого страшного клубка, из которого выхода не предвиделось, а как бы снаружи, и оттого ей легче дышалось.

Она с грустью вспоминала свои сны во время недуга, в которых прошлое путалось — нет, не с настоящим, а таким же с прошлым — и маленькая Антонета играла в чудесном саду наравне со своими милыми дочками, и бабушка обнимала ласково всех троих, и мама смеялась, и дед улыбался в усы, и даже Микола сидел с ними за чайным столиком, положив руку на плечо ее Виктора, который казался совсем юнцом: таким он был, когда они готовились к поступлению в университет. И та любовь, которую испытала она в том сне — то чувство безусловной любви родных, от которого вырастают у человека крылья — та любовь осталась теплым воспоминанием, и оно грело душу и сейчас.

Разве может приснится чувство любви?

Но Анне приснилось, и, как не странно, оно дало ей силы жить дальше э т у жизнь.

Только отца почему — то было не видно, с грустью подумала Анна. Она помнила его во сне, он словно был с ними и словно бы нет и маленькая Антонета, которой была Анна во сне, все старалась его увидеть четко, как остальных и — не могла.

Доктор сказал, что у нее был бред. Жаль, что он быстро прошел.

Она потянулась к витражу, у которого стояла, словно разглядывая парадный замковый двор, но тут же испуганно отдернула руку и даже оглянулась.

Нет, никто за ней не следил.

Должно быть, болезнь притупила ее всегдашнюю бдительность: она чуть не нарисовала пальцем объединённый вензель своих родителей, специально дарованный им последним Императором! Хороша бы она была, если бы кто — нибудь его увидел… Хотя, конечно, не каждый поймет. Но — расслабляться все равно нельзя.

Впрочем, не нарисовала же — опомнилась. Анна усмехнулась: это все от безделья. Доктор настоятельно советовал ей не работать еще несколько дней после болезни, и Димитриуш вторил ему, мягко втолковывая Анне, что без ее присутствия ученики вполне могут обойтись. В школе все хорошо.

Анна не сомневалась, что сама она непременно найдет что-нибудь, что будет совсем не хорошо, но — ей не хотелось терять то хрупкое равновесие, которое вдруг поселилось у нее в душе после болезни.

И она уступила спокойному голосу мужа — он почему — то вызывал у нее улыбку — и теперь проводила дни в покоях, которые когда — то выделил им Фрам.

Время в «Оплоте» шло медленно и, к удивлению Анны, за время ее болезни ничего не изменилось, а ей почему — то казалось, что должно. Помнится, она спросила Димитриуша, едва осознала себя, выкарабкавшись из жара и бреда, привезли ли в замок тело? Тот даже не понял сначала, о ком спрашивает жена. Но ведь Фрама должны были похоронить д о с т о й н о в родовой усыпальнице.

Но отложенное на неизвестное время церемониальное погребение барона было лишь следствием странной и ужасной истории, которая уже случилась, а в остальном — никаких новостей и изменений.

Точно прав ее новый муж: все уже напрочь забыли о бароне Фраме Винтеррайдере. Но ведь этого не может быть.

Димитриуш многого не понимает и не замечает, и Анне ее с расспросами, верно стоит идти к Медведеву, который искусно управляет гарнизоном, не выходя из тени ее мужа.

Димитриуш наслаждался и наслаждается своим положением, не замечая, что власть его — та дорогая вещь, которую взрослые дали подержать ребенку, а сами готовы тут же ее отобрать, перехватить, не доверяя тонким детским ручкам. Анна присела и погладила камень низкого подоконника: и камень — живой, плоть и мощь Оплота, — неожиданно откликнулся, незримо толкнув ладонь мягким теплом.

Она замерла.

Впервые ее смутные ощущения, в которых она не была уверена никогда, получили подтверждение. Оплот — не просто замок, не просто камень, не зря она готова была в этом поклясться. Не думая ни о платье, ни о том, что ее кто — нибудь может увидеть, она села на пол и прижалась к теплой стене.

— У тебя же есть Источник, да? — шепотом спросила Анна. — Я читала о таком в университете. Знаешь, сейчас говорят, что старая история — только легенды. Но мы-то с тобой не можем быть легендой, правда? Мы есть. Мы живем сегодня. Ты откроешь мне свои тайны? Молчишь? Или только твой Хранитель может быть твоим проводником? Тогда почему сейчас я тебя услышала? Кто же Твой Хранитель? И где он? — Анна погладила стену, вглядываясь в темный рисунок камня. — Неужели Медведев? Фрам передал род ему? Почему? Потому что больше некому? Но ведь кровь Винтеррайдеров еще пока жива. Есть младший брат… Его же не могли исторгнуть из рода? Или могли? Да, тогда это объясняет многое. По крайней мере тогда понятно почему он уехал, да и в принципе все время торчит на Островах, не показываясь в родной стране, — и она снова погладила камень, вслушиваясь в свои ощущения.

Шаги она услышала, когда Димитриуш повернул к их покоям. Нет, не услышала — увидела. Даже не так, узнала, что Димитриуш идет. Замок? Или сама Анна вдруг почуяла силу с в о е г о рода, которая время от времени словно бродила под кожей, но никогда не проявлялась? Но почему?

Что изменилось? В мире? В самой ли Анне?

Не торопясь, она прошла к камину и села в кресло, открыв первую попавшуюся книгу. Димитриуш увидел вполне мирную картину: его красавица жена что — то читает. Опять!

— Книжница моя, — он с улыбкой поцеловал ее красивый лоб. — Смотри, что я тебе принес.

— А что это? — Анна с недоумением разглядывала берестяной туесок, эффектно открытый мужем перед ее лицом.

— Какая — то разновидность местных конфет. Попробуй, это вкусно. Северная ягода в меду и топленом молоке, как я понял. Из Межреченска пришел обоз с продуктами, и вот, среди прочего, целый короб такой сладости, — Димитриуш, рисуясь, покрутил шарик желтоватого цвета. — Ну, девочка моя, Анечка, открой ротик и скажи: «А-ам!»

— Я видела такие, — вспомнила Анна. — В приюте. Однажды нам привозили их на зимний Солнцеворот.

— Ммм, все — таки хороший у вас приют был. У нас вот такого баловства никогда не было. Если на праздник березовой каши не выписали, так, считай, хорошо отметили, — со смешком ответил муж.

— У нас были запрещены физические наказания.

— На бумаге они везде запрещены, Нюта. Да только, как говаривал наш незабвенный директор, чтоб его черви медленно жрали, бумаги пишут для того, чтоб…, — он осекся и улыбнулся жене. — Старик у бумаги одно только предназначение признавал, не буду говорить какое, чтоб твои нежные ушки всякие непотребства не слышали. А нам с тобой сейчас еще взвар принесут.

— Димитриуш!

— Что? Ну, я начальник гарнизона или нет? Могу заказать взвар в покои для жены?

— Лучше расскажи, как ты это лакомство отбил у эконома замка?

Вторушинский тяжело вздохнул и трагично сказал, закатывая глаза:

— Это был тяжелый бой…

Анна расхохоталась.

— Ну вот, так — то лучше, — обрадовался муж и уселся на пол у ее ног. — Похвали меня, жена, я старался, здесь, в этих безрадостных пенатах, это не так — то и просто.

— Верно, — согласилась она и погладила жесткий ежик светлых волос. — Тут из всего досуга — детские спектакли, а из лакомств — пироги. Так что — да! Ты — мой герой.

Муж прищурился как довольный кот, а Анна вдруг с грустью подумала, что теперь ей надо научиться любить этого человека. Все остальное будет слишком нечестным, ведь Димитриуш ее любит так, что ему вполне хватает одного этого чувства, и он даже не замечает, что заполняет Аннину пустоту, не получая взамен равнозначного ответа.