Молодость много болтает и мало думает.

Это проходит с течением зим.

— Будет ли Салля добра ко мне? — Пырко бледнел, когда волновался.

— Почему ты спрашиваешь меня? — удивился шаман. — Спрашивай Салля, а я разве она? Разве Ойц-Пельга сидит в голове Салля и говорит ей, что делать? Она взрослая и имеет голову без Ойц-Пельга. Или может быть ты зовешь хозяйкой самого Ойц-Пельга?

— Она снова настоит на борьбе, — упавшим голосом уронил Пырко.

Шаман пыхнул трубкой.

Салля была сильной девушкой и крупнее многих в народе, не то, что среди Росомах. Она стояла вровень с родом медведей. И смотрела на Пырко сверху вниз. Салля на многих в народе смотрела сверху. Должно быть, ей передалась сила ее умерших братьев.

Ойц-Пельга усмехнулся. В год, когда она доказала, что готова к роли хозяйки, Салля крикнула при всем роде: «Я пойду в чум того, кто меня поборет!»

Желающих нашлось много.

Со всеми справилась Салля.

В тот год Ойц-Пельга был доволен. Он с трудом привыкал к мысли, что внучка уйдет из его чума.

Когда на следующий год бороться с Салля приехали из других родов, Ойц-Пельга волновался: ее поборют, и он совсем редко будет видеть внучку. Но Салля справилась. Она была настоящей Росомахой в борьбе.

— Эх, — сокрушенно молвил вождь Татья. — Будь она парнем!

Салля была девушкой. Однако, в зимние вечера она ненавидела шить одежду, и с удовольствием сбегала на охоту. И в этом деле она частенько обставляла Пырко. Тот старался, и, конечно, чаще был первым. Второй же всегда становилась Салля. Пырко был и тем единственным, кто все еще боролся с внучкой шамана.

— Вздорная девка, — мать молодого охотника любила осудить неуступчивую красавицу со своими подружками. — Уступила бы ему!

Салля не хотела. Смеясь над Пырко, она нарочно оставляла на его лице синие пятна. Рука у нее была тяжелой.

…

— Что мне сделать, чтобы она согласилась? — Пырко побледнел еще больше.

— Салля давно сказала свое слово, — спокойно ответил шаман.

— Что мне делать, чтобы она уступила мне? — в голосе Пырко звучало отчаяние. Ойц-Пельга долго курил трубку. Ему самому повезло с хозяйкой чума: они с детства не расставались. Они слышали мысли друг друга так же ясно, как будто говорили их вслух лицом к лицу.

— Что делает народ хансю, когда хочет задобрить Зиму? — спросил, наконец, шаман, сообразив, что женщины рода совсем скоро вернуться от ручья: не надо Салля видеть Пырко на шкуре шамана.

Тот растерянно похлопал глазами.

— Зажарить оленя для красавицы Салля? — спросил он.

Шаман быстро взглянул на него: может, Салля права, что не уступает Пырко?

— Разве моя внучка не пробовала жаренной оленины? — сварливо спросил он.

— Я понял, — через паузу ответил охотник. Шаман не был в этом уверен.

Когда же, вернувшись от Панциря, охотник торопливо прошёл мимо него, Ойц-Пельга едва сдержал усмешку. У Пырко была рассечена скула. Салля, должно быть, была зла. Он раздражал ее своим непрекращающимся сватовством, но, видать, сегодня отличился особенно.

Щеки прибежавшей внучки горели как ночная заря перед ветренным днем.

— Он сказал, что ты не против! — гневно обвинила она и плюхнулась на шкуру рядом с дедом.

— Когда женщина волнуется, она говорит невнятно, — миролюбиво заметил шаман. Салля гневно посмотрела на него.

— Пырко, — раздельно, но по-прежнему быстро произнесла она. — сказал, что ты не против, чтобы я вошла в его чум!

— Я согласился с тем, что ему пора ставить чум, — заметил шаман. — Хозяйкой там, может стать любая другая девушка племени.

— Скорей бы уж, — мрачно ответила внучка и тут же вскинулась. — Он сказал, что ты велел ему смирить меня, как мужчина женщину.

Из трубки старого шамана посыпались искры.

Салля с тревогой посмотрела на него.

— Я не поверила, — похвасталась она. — И мы не боролись. Я сразу разбила ему лицо!

— Теперь вижу, что ты правильно бьешь его, — медленно произнес шаман. — В его голове мало ума. Он не понял моих слов. Разве народ хансю принуждает Зиму к добру силой?

— Хо-хо! — воскликнула Салля. — Ты мог много чего сказать, но ему надо говорить прямо. Он может только повторять за кем-то! Он никогда не отступает от того, чему его научили один раз. Он ходит только протоптанной тропой. А остальные тут еще хуже!

Шаман вздохнул.

— Тебя перестали звать хозяйкой, — сказал он. — Еще зима, две и — над тобой станут смеяться. Тебя начнут звать Старой Салля, а мальчишек, готовых доказать, что они могут быть мужчинами, начнут пугать тем, что их хозяйкой станет ненужная Салля! Твои зимы все встречают уже хозяйками, Салля. И скоро тебя перестанут считать пригодной. Тебе не простят твоей красоты, тебе не простят синяков и того, что ты, девушка, держала верх в драках с парнями. Когда я умру, тебе придется ставить свой чум — как мужчине, Салля. Тебя перестанут звать женщиной. Ты сильна, ты выживешь. Но Росомахи будут есть зверей, которых ты добудешь, и не будут любить тебя. Не пожалеешь ли ты потом об этих годах, когда ты была юна, красива и все смотрели тебе в вслед с завистью и восхищением?

Внучка сверкнула глазами.

— Этого не будет. Я найду себе снежного великана, Ледяного Лорда! До Большой Жертвы!

Искр из трубки шамана на этот раз было еще больше.

— Кто верит в старые сказки? — воскликнул он. — Они ушли! Давно и навсегда, Салля! Нынче на равнине Панциря найти можно разве что белого человека, да и тот не пойдет с тобой!

— Почему? — обиженно сузила свои длинные глаза внучка.

— Они живут иначе, — буркнул шаман. — Следи за языком, Салля. И больше не говори таких слов, которые не можешь выполнить. Лучше займись другим. Скоро съедется весь народ, посмотри на охотников, может тебе захочется улыбнуться кому-то из них.

— Они все не могут побороть меня!

— Неужели тебе не хочется уступить кому-нибудь? — с тоской спросил Ойц-Пельга. — Приглядись еще раз, может подрос кто-то.

— Нет, — ответила внучка, и старый шаман с грустью подумал, что скоро он будет рад любому из рода Медведей. Главное, чтоб Салля его не побила.

Ночью Ойц-Пельга проснулся и замер от тишины в чуме: дыхания Салля не было слышно. Старый шаман дрожащими руками зажег лучину от очага. Его девочки не было на месте и в первый момент он даже выдохнул облегченно — жива, просто ушла — чтоб тут же сердито затопать ногами, увидев ледяную пластину из ледника возле ложа внучки, покрытого богатыми белыми шкурами: Салля, упрямая девчонка, ушла за своим великаном, оставив деду подсказку, чтоб не волновался зря!

… Уже не первый день быстрые ноги несли Салля по снежному покрову Панциря. Одно огорчало девушку: на равнине, где в это время всегда гулял хотя бы легкий ветерок, было очень тихо. Неужели Ветры покинули Панцирь? Мысль пришла настолько резко и так напугала Салля, что она рывком, почти неосознанно перенесла вес своего тела на пятки, широко разводя мыски лыж: наст взвизгнул под правой. Мысленно обругав себя, Салля ловко выравнялась и остановилась. Легкий намзихан* ткнулся в запятки. Ладно, что дед не видит этого позора — хорошая Росомаха умеет останавливаться резко, но всегда делает это плавно, бесшумно, не попадая под полозья собственной нарты.

Салля окинула быстрым взглядом равнину вокруг себя и прислушалась. Когда она перестала слышать ветры? Первый день они точно были, но Салля не слушала их. У глупого оленёнка в безрогой башке больше ума, чем у Салля! Она бежала воодушевленная одной мыслью: встретить северного великана и поступить с ним прямо так, как говорится в древней легенде ее народа.

О, одна из праматерей рода Росомах, чье имя они не помнили, была настолько умна, что стала женой Ледяного Лорда и родила славных сыновей. Они были умелы те сыновья! Один не боялся мороза, совсем как его отец. Второй был великим охотником. Третий всегда знал, где косяк рыбы подо льдами и его морды** никогда не бывали пусты.

Салля носила в себе кровь Четвертого. Он умел говорить с ветрами, и они слушались его слов, так что мгновенно переносили его и братьев на любой конец Панциря. Люди рассказывают, что он летал на ветрах! Он бывал даже там, где начиналась другая земля, откуда никогда не приходит белый человек, и народ Салля то же не стремится в Запределье — слишком мало там земли и очень много воды.