Пума никуда не исчезла.

Сейчас лир Лортни ясно увидел, что его гостья значительно крупнее большинства своих товарок, имеет более темный, с отливом в красное золото, окрас и почему-то синие глаза.

«И в огне родилась она и вышла из глубины священного вулкана и поселилась на острове, чьи берега купаются в водах Великого Южного океана, потому шкура ее горит золотом, а глаза синее самых синих волн», — сами собой всплыли строчки древних легенд в голове имберийца.

Помнится, та самая легендарная золотая пума, которой по какой-то причин не сиделось в вулкане спокойно, влюбилась в островитянина, обернулась прекрасной девой, и основала династию царей островного Шиная, ныне стараниями соотечественников лира Лортни канувшую в небытие. Но то ли нынешняя пума об этом не знала, то ли в настойке было не семь трав, а что-то другое, забористое и дурманещее.

Хм, на фресках Острова, помнится, царица пума была в короне, а у этой ее нет.

Не сводя глаз с животного, граф потянулся к колокольчику. Того не оказалось на месте. Похоже, ему пора менять слуг.

Лир Лортни медленно, очень медленно, сел. Дикая кошка не пошевелилась. С одной стороны, это хорошо. Статичные галлюцинации… Да, наверное, бывают. С другой, в планы лира не входила скорая отставка по причине собственного сумасшествия. Может, колокольчик упал? Лортни скосил глаза на пол. Нет, не видно.

А э т о точно ему привидилось? Он снова посмотрел на животное. В ответ кошка ухмыльнулась. Граф потряс головой. Пума встала и потянулась — ну, точно, как домашняя: глаза прищурены от удовольствия — какого, интересно? — хвост трубой, когти выпущены — огромные когти, просто ножи!

Когда зверь вдруг мгновенно поменял позу и мягко прыгнул к графу, Лортни заорал, не думая о собственном достоинстве, да вот только из горла вырвался слабый писк. Ему точно что-то подмешали в настойку, что-то от чего голосовые связки перестали повиноваться хозяину. И, забыв, что после массажа не стоит делать резких движений, лир рванулся с кушетки, но и тело подвело его: запутавшись в покрывале, он упал лицом вперед, расшибив лоб.

Мастер Нианзу выступил из-за занавески и простерся ниц перед пумой.

— Приветствую тебя, Искуснейший! — услышал он над собой женский голос несколько мгновений спустя. — Делай то, что должен.

Тонкая игла, направленная умелой рукой мастера, вошла в затылок посланника, лежащего без сознания.

— Он точно будет парализован и не сможет говорить? — спросила женщина. Не поднимая век, Нианзу согласно качнул головой.

— Посмотри на меня, Искуснейший, — приказали ему. Старый Нианзу поднял глаза на Надежду Острова и по его безмолвному лицу заструились слезы. Изящная ладонь легла лоб старика.

— Не плачь, Нианзу, по прошлому — его не вернуть. Но не стесняйся слез перед теми, Нианзу, кто вскоре придет в этот дом, пусть думают, что ты жалеешь его, — брезгливость прозвучала в женском голосе горькой ноткой и сразу же исчезла. — Передай нашим братьям, Мастер Нианзу, что общий путь становится короче…, клянусь тебе, Искуснейший, мы вернем свободу нашей Родине!

Мей опять пропала в старых архивах Дворца, и Майкл снова заскучал, как, впрочем, всегда во время ее отлучек.

Он отпустил всех советников — в конце концов уже вечер — и заперся в своих покоях, распорядившись не беспокоить свое Величество. Сам же поднялся во Владычную башню, благо потайной ход с узкой винтовой лестницей вел туда прямо из императорского крыла.

Ему рассказывали, что его предшественник Александр Державин любил отдыхать в горних покоях Владычной, и Майкл его прекрасно понимал: отсюда, с самой высокой точки столицы, было удобно наблюдать за всеми прилегающими улицами. Когда-то из этих окон можно было обозреть весь Подол, но века шли, княжий городок рос и вырос до огромного города, и теперь Император видел только центральные улицы: верхний посад — прибежище знати.

Здесь чинно и благородно, вот только ветер треплет ветки редких деревьев и, не обращая внимания на благообразие, гоняет сорванные листья по каменным мостовым. Вот и дождик брызнул, ударив по стеклам, вгоняя Майкла в меланхолию. У Мей получилось бы его развеселить, но императорскому обществу она предпочла темные залы с вековыми залежами пыльных документов.

Он не совсем понимал ее тягу к архиву: что, в самом деле, она хотела там найти? Следы гипотетической наследницы императорского рода Державиных? Эта мифическая девушка порядком его раздражала: Майкл не хотел жениться ни на ком. Ни на ком, кроме той, что так увлеченно подыскивала ему невесту!

Но и правоту любимой женщины он тоже прекрасно понимал, их союз не примут: то, что уместно любовнице, не простительно жене принца, а тем более, жене Императора. И слухи про Мей, распускаемые в Темпе псами королевы, совсем не случайны — этим Мать отрезает ему дорогу к неугодному ей браку.

К неугодному никому браку.

Чернь, бросающаяся под колеса королевского экскорта, за тем, чтобы потом десятилетиями рассказывать, что они видели кого-то из правящей семьи — «вот прямо как тебя сейчас» — имела ревнивое попечение о браке правителя, едва ли не большее, чем он сам, словно от длины родословной какой-нибудь принцессы, похлебка в их котлах становилась гуще.

Вряд ли в Империи люди другие: они Мей в качестве его секретаря еле терпят.

Напыщенные глупые индюки. Во Дворце куча королевских псов, у причалов стоят имберийские военные корабли, а они бляхи высоких родов себе выторговывают, никак не успокоятся.

И это знать Империи?

Впрочем, он-то чем лучше? Не он ли привел псов?

Он думал, что ведет свое войско, а это была его стража.

— Вздор! Все вздор! — император вцепился в волосы и потянул их что было сил — вверх, забирая длинными пальцами богатую шевелюру. Под кожей сразу закололо, словно там забегали тысячи иголок. Это отвлекало от мыслей: кажется, он раньше никогда столько не думал, не рефлексировал, не вспоминал. Все-таки в Южных морях обстановка совсем другая.

Мей посеяла в его сердце смуту, и, хотя он в глубине души был уверен, что Мать никогда не отдаст последний приказ, все же грыз, зудел червячок сомнения, не давал покоя, заставляя перекатывать одни те же мысли: Мать — нет, а сестра?

Та уже сейчас уверенно дергает струны управления страной. Может быть, Матери кажется, что ее любимая девочка все еще учится, но окружающие точно помнят, что рано или поздно принцесса станет королевой, а потому слушают, спешат исполнять приказы, угождают, покрывают, хранят тайны…

Если королеве не докладывать, то она не видит, слишком много у нее забот вне страны, да и принцессе она всецело доверяет. Майклу ли не знать, как много тайн можно хранить во дворце, на виду у всех, главное, как в любом другом деле, иметь надежных союзников и красивую, отвлекающую легенду.

Но тайны самого Майкла в свое время были подростковыми… Каковы тайны сестры, которая уже сама мать и которая всегда, даже в детстве, смотрела на Майкла с раздражением, в ту пору скрываемом довольно плохо? Позже сестрица научилась держать лицо. А потом Майкл отбыл на Южные моря. И только сейчас он подумал, что, возможно, это спасло ему жизнь.

Корабли Майкла стояли уже под парусами, и сам он рвался туда — на острова, за приключениями, но долг и обязательства королевского сына были неумолимы: Наследница выходит замуж и у Майкла на этом всенародном празднике есть немаленькая роль любящего брата.

Карета с невестой медленно ползла к собору, толпа бесновалась, Майкл красиво гарцевал и, кажется, всей кожей ощущал, колючий холодный сквознячок, которым тянуло от сестры.

Королевские свадьбы длятся долго. На седьмой день Майкл поймал странный взгляд новоиспеченного зятя. Сам Майкл с подобным выражением, помнится, разглядывал неведомых науке островных пауков, которых потом Академия нарекла большими и королевскими — в честь принца. Как по Майклу, так пауки от этого приятнее не стали. Но тогда от взгляда герцога он мысленно отмахнулся. Он уходил не меньше, чем на год, а за год много воды утечет. Наивный дурень.