Тяжело дыша, противники смотрели друг на друга, а потом пошли по кругу, настороженно вглядываясь один в другого… В этот момент их и перехватили. Ганга — отец. Мальчишку схватил и держал под мышкой незнакомый мужчина в форме: широкоплечий, тонкий, серый, поджарый. Андрей сейчас такой же.

— Ну вот, — захохотал Винзенс. — Уже завел друга.

Ганг возмущенно рванулся из рук: друга?

— Егор Данилович, вот этот молодой человек с подбитым глазом, которого мы час искали по Замку, и есть младший баронет Волфганг Винтеррайдер, — в голосе отца Ганг уловил улыбку. И попытался сползти вниз, чтобы встать как следует. Егор Данилович Волков — это он слышал раньше и запомнил — начальник гарнизона Оплота.

Кажется, Ганг произвел не то впечатление, которое сюзерен должен производить на вассала, — все пошло не по правилам. И это расстроило. Правилам его учил дядюшка, брат матушки.

Вскоре Ганг обнаружил, что отец поступает прямо наоборот говоренному дядюшкой. Когда он сказал ему об этом, Винзенс усмехнулся:

— Пусть твой дядюшка сначала заведет вассалов.

В то лето Ганг научился ходить босиком по камням, купаться в холодном озере, ловить рыбу, ночевать у костра… И презирать рубашки с кружавчиками, конечно же. Они с Андреем — не разлей вода — вдвоем сбежали на Панцирь, искать Ледяных Лордов. Их поймали и вернули в Замок тем же вечером. Влетело крепко.

И каждое лето Ганг проводил с Андреем и компанией замковых мальчишек. А потом… Потом была Опала и Острова.

И когда Узурпатор разрешил Гангу вернуться, им пришлось знакомиться по-новой. Молодой Волков занимал в замке какую-то совершенно незначительную должность — все в духе времени — но на деле был правой рукой Фрама, как Берти у Ганга.

Берти и Андрей долго приглядывались друг ко другу, и сошлись крепко, хоть и не сразу. Этим двоим тоже было о чем поговорить.

— Рассказывай, что знаешь, Андрей Егорович, — Ганг сбросил скорость. Межреченск — вот он, недалеко осталось, но они въедут в город в сумерках. — Человека Берти встретили, все нормально?

— Тут — да, все нормально. Из нового: девица Соцкая, дочь Льва, уехала из Полунощи, и, судя по тому, что ее искали, она оттуда сбежала. Но, думаю, что уже нашли.

— Где она?

— У Саватия, в замке. Или — как сейчас говорят — в монастыре братьев, которые никогда не спят, — в голосе Андрея мелькнула ирония.

— Ее туда поместили…?

— Нет, сама пришла. Полагаю, Неспящие уже радостно отстучали в Полунощь о находке.

— Думаешь, они держат связь?

— Знаю. И мне это не нравится. Кроме того, в ладони Фрама я нашел бусину. Такие есть на сутанах Неспящих, — Андрей скрипнул зубами.

— Ты нашел моего брата первым?

— Да.

— Как?

— Спустил свору.

— Понятно. Фрам сказал тебе зачем поехал в Межреченск? Ты был в курсе?

— В том-то и дело, что нет. У нас были другие договоренности. Я узнал, что он в монастыре от наших агентов. Он провел три часа у Саватия, это точно. От него вышел, сел в такую же «Мегги» и уехал. Один. Я ждал его. Не дождался и спустил ночью свору. Хотел убедиться, что Фрам покинул город. А вместо этого — нашел… Ганг, Вольфрама убили в другом месте. На склады его привезли уже мертвым.

Странную жизнь теперь вела Лиза.

Саватий распорядился, и ей выделили небольшие покои — в белых гостевых монастыря, в новой вставке между двумя старинными зданиями: в одном жили семейные адепты, в другом — те, кто еще не определился с выбранным путем. В белых было пусто и тихо, а если и появлялись пилигримы, то надолго не задерживались.

По официальным правилам Неспящих, жили здесь не больше двух дней, вместе с днем заезда и выезда. «Белые» не работали на монастырь, и поэтому их особо не баловали: молитва до полудня, обед, экскурсия по Замку, час отдыха — прогулка в саду — затем, на выбор: прием у Провинциала или молитва до полуночи. Гостям делали послабление: они могли спать 4 часа, в отличии от братии. Подъем был общим: дежурные били в било, что висело в начале коридора и звук раскатывался по гостевым — звонкий, противный, с провизгом. Бзам-бзам-бзам!

Лизиных попутчиц заселили в пятую: два оконца, портрет Саватия, портрет Императора Михаила, шесть коек, один стол, крючки на двери, общие удобства. От этих женщин, обращавшихся к Лизе с таким почтением, что ей становилось неловко, она узнала, что пребывание в монастыре можно продлить: надо написать прошение.

Такими просьбами ведала Акулина, которую называли сестрой и правой рукой Саватия. Акулина переводила просителя в «черные», а там можно было жить долго: сколько работаешь — столько и живешь. И кормят чаще, рассказывали Лизе, два раза в день, правда, на работу насельники из «черных» выходили сразу после утренних молитв — как говорится, по росе уходили.

На саму Лизу монастырские правила мало распространялись.

— На молитву-то будешь ходить? — спросил Саватий, когда отдавал распоряжения Акулине: куда поселить, где кормить, чем занять Лизу. Вопрос его она поняла правильно и кивнула. Каждое утро исправно вставала вместе с первыми ударами била и шла в молельню. И когда, после 6 утра молельня больше, чем наполовину пустела, Лиза возвращалась в выделенные ей покои: дверь с номером один, маленькая прихожая, комнатка, рассчитанная на узкую, но удобную койку, стол, стул, шкаф, окошко с видом на серые зубцы стены, душевая в личном распоряжении — так выглядят номера в недорогих трактирах.

Пожалуй, только этот утренний час и был ее свободным временем.

К восьми девушка спешила на совместный завтрак с Саватием. С первого же дня стало понятно: верхушка Неспящих живет по собственному расписанию. В просторной столовой, обставленной со вкусом и изяществом, собирались всегда одни и те же люди: Саватий, Акулина, брат Кирилл, брат Максим и… Лиза. На завтрак обыкновенно подавали крупяной суп, пирожки, филе рыбы или говядины, несколько видов густого соуса, котлеты, десерт.

Обеды и ужины были еще более обильными. Обед обычно начинался наваристым супом с пирожками, затем приносили рыбу и овощи, потом — жаркое, напоследок — сладкое и чай. На ужин — мясо всех видов, творог, яйца, копчёности, фрукты и морс. Обилие стола несколько шокировало Лизу, привыкшую к весьма умеренной еде.

Она тщательно контролировала размер своей порции: не то, что вид сотрапезников Саватия заставлял ее думать о фигуре… В отличии от самого Провинциала они были достаточно упитанны, особенно брат Кирилл, который даже говорил с одышкой.

Нет, она боялась, что, если даст себе волю за столом, то корсет быстро станет ей мал. А содержимое его было слишком ценным… Они с отцом долго ломали голову, как сделать корсет полым внутри и при этом совершенно обычным на вид — на всякий случай. Конечно, она безумно устала от этой конструкции. Предполагалась, что этим — хм — сооружением Лиза воспользуется только в крайнем случае, если дела пойдут совсем плохо: доедет до Винтеррайдера и передаст карты ему.

Они даже не предполагали, что будет так плохо.

…Занятие Саватий рекомендовал ей, казалось бы, легкое, но из-за него покинуть комнату после завтрака не получалось. Весь день Лиза занималась вышивкой столовых салфеток. Каждое утро работу ей приносила сама Акулина, и каждый раз схема была новой и более сложной. Она же забирала готовую салфетку перед ужином. Придирчиво рассматривала ее с двух сторон, хмыкала, остро взглядывала на Лизу и молча уходила.

Лицо ее со смуглой ровной кожей, которая бывает у уроженцев юга, портил большой орлиный нос, который мало того, что выдавался далеко вперед своей обладательницы, так еще и загибался к подбородку, словно желая лечь на верхнюю губу. Оттого темные глаза Акулины казались Лизе двумя маленькими буравчиками.

И… напряжение не отпускало. После первой встречи они почти не разговаривали с Саватием, но на трапезах девушка частенько ловила на себе его задумчивый взгляд. Сероватое, изможденное лицо главного мольца Неспящих с глубоко посаженными глазами порой мнилось ей довольным, но чаще на нем было выражение полнейшего бесстрастия, и тогда взгляды его Лиза никак не могла истолковать.