— Огдооччуйа крадется как тень ветра, и даже чародеи не в силах её почувствовать, потому что нет в ней ни тьмы, ни света.

— Идеальный разведчик! — оценил я это признание. — То-то я сегодня ее так и не смог засечь. А то, как ты по дому пробирался, знал.

Дипломатичным покашливанием Иннокентий дал мне понять, что и мои перемещения в поместье для него тайной не были.

— Итак, мир дрогнул, и ты с сестрой выдвинулся в путь. Прости, я ничего не знаю о ваших обычаях, но выглядит как-то предельно странно это всё. Ступай за тем не знаю зачем, — хмыкнул я. — Наугад искать свою дорогу, такого и врагу не пожелаешь.

— Отчего же ты думаешь, что я этого не знаю? — собеседник посмотрел на меня с удивлением. — Отец открыл мне мое предназначение.

— Погоди, но откуда он сам мог это знать? — изумился я.

— Шаманы ночи ведают многое скрытое. Они говорят с духами, и духи им отвечают. Они и поведали отцу, что случилось страшное, и в наш мир пришла порча.

— А откуда она взялась, духи, конечно же, забыли рассказать.

— Почему же? — удивился Иннокентий. — Отец мне всё растолковал. Был мир, в котором люди больше не ведали старости. Жили столько, сколько желали. Каждая жизнь там считалась бесценной, убийства жестоко карались, поэтому и речи не могло быть о том, чтобы напасть на соседа.

— Прямо рай какой-то!

— Так оно и было. Но несколько молодых гордецов отошли от заветов предков и придумали, во что им верить. А верили они в то, что человечество вредит природе и по сути своей противоестественное порождение. Смертны животные, смертны растения, и только люди избавлены от этой участи, — говорили они.

— И что же сотворили эти фанатики? — мне стало интересно.

— Это было непросто, но они исхитрились придумать болезнь, разрушительнее которой человечество еще не знало и противоядия от которой не имело.

— И все погибли, а фанатики в первую очередь?

— Все, но не сразу. Один важный человек, предчувствуя свою скорую кончину, собрал умирающих близких и друзей и предложил им принести добровольную жертву в его честь. Он имел доступ к потайной библиотеке, где хранилось старое запретное знание, полученное на заре человечества, когда люди еще не забыли, что такое старость. И человек решил воспользоваться этим знанием в час отчаяния. Жертвы согласились ему помочь, после чего чернокнижник, воспользовавшись подаренной ему силой, открыл дверь в другой мир, оставив свою родину. Вот только он умер.

— Подожди, это портал как-то не так сработал, или человек уже был болен настолько, что помощь запоздала?

— Всё не так. Человек знал, что живым ему не остаться, но обманул свои жертв, иначе бы они ни за что не согласились отдать ему самое ценное, что у них было. В новый мир прибыл порченый умерший человек, которому требовались постоянные жертвы, чтобы поддерживать свое жалкое существование. И он принялся искать соратников, обманывая их и завлекая фальшивыми обещаниями, потому что останься он в одиночку, его быстро обнаружили бы и убили как бешеную лисицу.

Меня обдал холодок. Кажется, я уже знал, что это был за мир. К нам скверна пожаловала лет за десять до моего рождения, и поначалу не представляла из себя грозной силы, но с каждым годом число измененных росло, а вместе с этим ширилась и угроза, пока дело не дошло до локальных войн.

— И что же было дальше?

— Он сумел собрать огромное войско, но люди дали ему бой, а один великий чародей ценой своей жизни и вовсе одним махом избавил мир от всех порченых…

Меня так и подмывало сообщить, что это был я, как Иннокентий продолжил:

— Вот только глупый чародей не знал, что порченый долго готовился к тому, чтобы принять такую огромную жертву, и как только почувствовал, что все задуманное им исполнилось, как вновь повторил ритуал и отправился дальше. Год назад он воскрес в нашем мире и принес с собой порчу уже сюда.

Я проглотил обиду за «глупого чародея» и задал действительно важный вопрос:

— Воскрес — это фигура речи такая?

— Тот человек вновь стал живым. Но не избавился от порчи.

— Глупость несусветная. Если он снова обычный человек и необходимость в жертвоприношениях отпала, зачем ему обращаться к скверне? Чего он желает добиться?

— Мы не знаем, — пожал плечами Кеша. — Может быть, власти? Мой отец что-то говорил про исполнение старых клятв, но как он ни старался выведать у духов, о чем были эти клятвы и кому их принесли, духи не раскрыли этого.

— Как-то очень избирательно с вами духи общаются, — заметил я. — Тут рассказываем и показываем, а тут умолчим и сами догадывайтесь.

— У вас, как я понимаю, и того нет, — парировал Иннокентий. — Однако же про порчу, которую ты называешь скверной, ты осведомлен не хуже нас, — и он вопросительно посмотрел на меня.

От необходимости искать, какой ответ выбрать, меня избавила Евдокия. Она появилась перед нами, держа в одной руке лук, а в другой пару добытых ею зайцев.

— Ты их свежевать умеешь? — спросил я девушку, на что получил в высшей степени недоуменный взгляд.

Ну да, глупость спорол, она же охотница, с малолетства к таким вещам приученная.

— Вот и хорошо. Доберемся до поместья, разделаешь их как надо и отдашь Василисе. Она нам всем великолепное жаркое сготовит.

— А кто такая Василиса? — поинтересовалась Евдокия.

— Это та самая девушка, которую я от скверны спас. Вот заодно и познакомитесь. Только не пугайте ее излишне, она и так за последние дни ужаса натерпелась. Ради того, чтобы её отыскать, адепты скверны не поленились её мать из могилы поднять, чтобы она их по следу к Васе привела.

— Пойми, мне нет причин тебе не верить, — начал Иннокентий, — но что-то здесь не вяжется. Раз испортили девушку, то сидели бы и ждали, она бы сама их рано или поздно нашла. А даже если бы и не пришла, погибла бы по дороге, то и пускай, они людей порченых недорого ценят, как мы с сестрой убедились. Захотят, новых обработают. Что такого в этой девушке?

— Вещая, — коротко ответил я. — И первое пророчество она уже произнесла.

Брат с сестрой переглянулись, и Евдокия вдруг разразилась тирадой на неизвестном мне языке, в чем-то убеждая Кешу.

Только не говорите, что духи, с которым общался ваш шаман-отец, еще и про вещую успели доложить!

— И тогда я схватил эту ничтожную тлю за ворот и говорю: ах ты, такой-сякой, с потолка тебе на голову насрать, ты куда это собрался хозяйские деньги растранжирить? Неужто хочешь в тюрьму, а то и на каторгу отправиться? Твои-то подельники с деньгами сбегут, а ты так дурачком и останешься, за всех отдуваться будешь! А он глаза выпучил: какие подельники, — говорит, — помилуйте, великодушно, Спиридон Савватьевич, я тут не при делах, я человек маленький, подневольный!..

Героем сегодняшнего вечера, безусловно, стал Спиридон. По его словам, он успел добраться до Пятигорья в самый последний момент, когда дежурный заместитель управляющего уже собирался подмахнуть представленные ему Новаком бумаги и выдать запрошенную сумму. Грабителем на сей раз выступил лично Матеуш, не желая поручать столь ответственное дело никому из своих приближенных. И ведь все бы у него вышло, недаром выжидал до выходных, пока никого из значимого руководства на месте не будет, тут Савватьевич все верно предположил.

Вот только герцог не знал, на кого нарвался. Как выяснилось, восемнадцать лет назад, когда он еще только заехал в усадьбу на правах молодого мужа Милолики, успел крепко причесать Марка Анатольевича, отработавшего на Пятигорье чуть не с самого его запуска, против шерсти. Что он ему в точности наговорил, уже не важно, достаточно и того, что усомнился в профессионализме. Дескать, раз такой дряхлый, то уже вряд ли умный. И Анатольевич, как выяснилось, обиду эту запомнил на всю оставшуюся жизнь и даже через смерть её пронес.

— Матеуша аж перекосило, когда меня увидел. Ну, почему, об этом разговор короткий, — он скосил на меня взгляд, давая понять, что герцог опознал в Спиридоне того убийцу, которого накануне сам же ко мне и отправил. — Начал выяснять, кто я таков да откуда. А я ему в ответ: мол, верный слуга графа Черкасова, который не позволит драгоценные финансы на откуп от кровопийцы Луцкого растрачивать. И что графское терпение заканчивается, так что в Перепелицыно им не отсидеться. Он попытался на меня голос повысить, по-хозяйски так. А я в ответ как рявкну, что не ему, безземельному здесь свой поганый рот разевать, и в Империи нашей такие аристо не в чести, все равно что голь перекатная. Все мозоли ему до единой оттоптал, так что вынужден был герцог позорно ретироваться не солоно хлебавши. А заместителю управляющего и охране я строго-настрого наказал впредь внутрь никого из их семейки не впускать и в разговоры с ними не вступать.