— Ладно, и на том спасибо!

Я отпустил Спиридона и решил ненадолго заглянуть в кабинет, желая плеснуть полпорции коньяка для крепкого сна. Что-то предельно странное было во всей этой ситуации. Демьян был твердо уверен, что его мать — единственная дочь Елизаветы, а он, соответственно, её единственный внук. Но судя по тому, что я увидел и услышал лично, Елизавета Милолику, мягко говоря, не любила. Да и меня за человека стала считать только после того, как я дал отпор Новакам. Опять же, что это за таинственный мальчонка, что терся при Черкасовых? Воспитанник? Почему тогда они его с собой возили на летний отдых, а Милолику оставляли одну? В наказание? А не слишком ли жестоко так поступать с ребенком, да к тому же с девочкой? Как много вопросов, как мало ответов.

Открыв дверь кабинета, я застал там Иннокентия, сидящего с блаженной физиономией на полу возле подоконника. Разумеется, с моим кольцом на пальце. Небо за окном уже начало потихоньку светлеть, так что воспитанник шамана успел вовремя.

— Как там киса, жива? — спросил я, когда Кеша наконец-то вышел из нирваны и вернул кольцо на место.

— Жива, конечно, — кивнул парень. — Но пришлось долго возиться: мало того, что дыма надышалась, так еще и лапка с хвостом были сломаны.

— Теперь в лубках ходить будет?

— Да не, — отмахнулся Иннокентий. — Зря я что ли так вымотался? Всё срастил честь по чести и спать отправил. Проснется, будет как новенькая. Пока на кухне ей лежанку сделал. Там окно приоткрыто, захочет во двор выйти — легко выпрыгнет.

— Суслик с нею остался?

— Ага. Ни на минуту ее не покидает.

— Боюсь, как бы она с голодухи кавалера своего не сгрызла, когда очухается.

— Я ей зайчатины на блюдечке оставил. Всяко вкуснее суслика, которого еще поймать сначала придется.

— Спасибо тебе большое! Не знаю, с чего вдруг Цап такими горячими чувствами к дворовой кисе проникся, но умри она, он был бы безутешен. А я, честно говоря, впервые его таким взволнованным вижу.

— Да ладно тебе благодарить, я бы и так мимо не прошел, — отмахнулся Кеша. — У моего отца пес был, вот я его частенько латал. И от укусов зверья, и просто по мелочи всякой. Сегодня вот вспомнил его, пока кошку лечил. Как он там без меня? Он же мне, считай, нянькой был. Грел меня, пока я малышом был, следил, чтобы никто не обидел.

— А батя твой он что, лечить не может?

— Может. Просто он обычно меня к этому делу припрягал. А мне оно и в радость.

— И ты по ночам только исцеляешь?

Иннокентий посмотрел на меня как на дошколенка, по которому плачет коррекционный педагог, но все же вежливо ответил.

— У нас ночь долгая, но и день полярный не короток. Солнце вообще не закатывается. А беда не спрашивает, когда нам удобнее её встречать. Поэтому всегда лечил, как в том надобность была. Но в ночи мне, конечно, проще. Кстати, тут до меня дошло, что поторопились мы с сестрой.

— Это ты о чем? — растерялся я от резкой смены темы.

— Помнишь, я тебе говорил, что мы нашли порченых, которые уже ни о чем другом думать не могли, кроме как о своих обожаемых господах в перчатках, которые коснулись их дланью и тем самым даровали милость Властелина?

— Разумеется. А к чему это?

— Я сглупил, — повинился Кеша. — Поддался гневу, когда увидел это противоестественное сочетание смерти и жизни. Ну и…

— Расправился с ними, — я не стал ждать, пока закончится его драматическая пауза. — Я в курсе. Дальше-то что?

— Надо было их не трогать, а проследить, куда они отправятся. И тогда я бы смог расправиться с теми, кого ты называешь сеятелями. А теперь нам придется начинать поиски с самого начала.

— Знаешь, не могу тебя винить, — признался я. — Сам бы так же поступил на твоем месте. Слишком уж много крови они мне в прошлом попили. Но зато теперь мы знаем, что измененных трогать не стоит. Используем их как клубок, который покатится и приведет нас туда, куда надо. А ты, кстати, их порознь находил?

— В том-то и дело, что они все вместе были, когда мы с сестрой на них наткнулись. От них так смердело порчей, что я на этот запах с закрытыми глазами шел. А что?

— Да так, — неопределенно отозвался я, — надо это обдумать. Ладно, от ночи еще остался крохотный кусок, иди-ка спать. Да и мне пора.

Пожелав мне темной ночи, Иннокентий вышел из кабинета. Смешно прозвучало, учитывая все сильнее разгорающийся за окнами рассвет.

Я таки добрался до коньяка, плеснул немного в один из бокалов, которые еще никто не убрал и не помыл, и тут меня словно под руку что-то толкнуло. Я отставил спиртное в сторону и полез в сейф, где лежали дарованные бабушкой бумаги, подтверждающие мое звание графа. Добыл их и внимательно перечитал. И у меня полезли глаза на лоб. Похоже, не просто так Елизавета Илларионовна торопилась покинуть усадьбу сразу после того, как передала мне эту в высшей степени примечательную грамоту!

— Где тебя носило? Я во сколько сказал к усадьбе подъехать? А ты харю не отворачивай, не отворачивай! Хочешь места своего непыльного лишиться, так я поспособствую тому, даже не думай!

Я поморщился, слушая, как распекает за опоздание нерадивого кучера Спиридон. Продолжался разнос уже пятую минуту, и Савватьевич еще ни разу не повторился. А я про себя подумал, что идея оставить открытым окно оказалась провальной со всех сторон. Мало мне громогласного Спиридона, так еще и комары мною вдоволь полакомились, пока я сообразил натянуть на себя простыню и забраться под нее с головой. Но противные твари продолжали меня атаковать и противно пищали. Вот что за дела? Хочешь жрать — жри молча! К чему усугублять мои страдания?

Я бы с удовольствием еще понежился в постели, кабы не всё вышеперечисленное. Я встал, закрыл окно, а затем мстительно перебил всех кровососов полотенцем. В гневе я страшен и беспощаден!

Первым делом спустился в кухню, где застал вольготно валяющуюся на лежанке кису. Цапа рядом видно не было, но я не переживал, потому что чувствовал, что с моим фамильяром всё в порядке. Я протянул руку, чтобы погладить кошку по пушистом пузу, как тут же огреб удар когтистой лапой. Вот негодница, до крови разодрала руку! А я, между прочим, тебя спасал, неблагодарное ты создание!

М-да, кошка моего суслика не моя кошка. Мой фамильяр умудрился-таки обзавестись собственным фамильяром. Узнал бы об этом мой учитель, живот надорвал от хохота.

И тут появился Цап, держащий в лапках за хвосты две живые мышки. Он положил первую перед своей зазнобой, и киса царственно приняла подношение, умяв его в доли секунды, после чего требовательным мявом потребовала добавки.

— Кажется, здесь кто-то сильно обнаглел! — сообщил я кошке. — Это не он, это ты должна тут мышей ловить!

Цап тут же принялся пищать-тараторить, заваливая меня мыслеобразами. Все они, впрочем, сводились к тому, как бедной пушистой заднице пришлось вчера туго, а он делает все возможное, чтобы облегчить ей жизнь.

— Да поступай как хочешь, — махнул я рукой. — Но она тебе уже на шею села! И да, как только понадобишься, пулей летишь ко мне. Никаких отговорок, что тебе надо было побыть возле кисы, я не потерплю. Если ослушаешься, выкину её из дома, будешь опять свою няшу по чужим огородам пасти.

Киса укоризненно посмотрела на меня и отвернулась. Не-не, со мной этот трюк не пройдет. Раньше надо было быть ласковой и милой, а мне теперь царапины залечивать, эфир тратить.

Ничуть, впрочем, не раздосадованный этим обстоятельством я вышел во двор, где наконец-то стало тихо. Спиридон укатил по своим делам, а больше нарушать покой усадьбы было некому.

Я выбрал себе подходящую лужайку и принялся выяснять, чего же стоит мое тело. До этого всё как-то времени свободного не находилось, поэтому надо воспользоваться временной передышкой. А то, что она выйдет короткой, в этом у меня, увы, никаких сомнений не было.

После короткой разминки, чтобы разогреть мышцы, я попробовал отжаться. После первого десятка раз застучало в висках, после второго перед глазами поплыла серебряная пелена. Удручающе, не сказать, что отвратительно. Ладно, а что у нас с гибкостью?