Сегодня у меня не было задачи загонять себя до кровавой юшки из носа и ушей, всего лишь выяснение имеющихся пределов. Но даже так через час я вымотался будто после хорошей драки. Зато узнал, что спина у Демьяна деревянная. Вперед еще кое-как гнется, назад не может просто категорически, боковые наклоны — серединка на половинку. Учитель говорил, была такая казнь у одного кочевого племени, когда тело насильно сгибали так, чтобы затылок коснулся пяток. Я тогда, помнится, удивился, потому что мне не стоило ни малейшего труда сложиться в эту фигуру. А теперь вот остро осознал, что будь я провинившимся кочевником, меня бы ничто не спасло.

С растяжкой дела обстояли похожим образом. А нет растяжки — нет и эффективных ударов ногами, к которым я привык. Максимум могу пинаться по голеням. А вот если попытаюсь достать противника широким круговым движением ступни, то грохнусь сам, еще и буду долго лечить сокровенное. Поэтому весь остаток отведенного самому себе времени занимался базовыми упражнениями, совмещая это с прокачкой энергетических каналов и залечивая подаренные кисой царапины. Завтра, конечно, я встану из-за этого на негнущихся ногах, но ничего страшного. Боль пройдет, если пересилить себя и сделать новый комплекс упражнений. Но даже если это не поможет, нырну в море, всего-то делов.

Стоп. Здесь нет моря поблизости, одни лишь шуточки на тему, как его выроют и после та-а-ак заживут. Ладно, бадья с теплой крепко соленой водой тоже сойдет.

У входа в усадьбу меня перехватил Вроцлав. Выглядел он как человек, принявший очень трудное решение.

— Демьян, я прошу сопроводить меня в прогулке.

— На кладбище? — грустно поинтересовался я, и управляющий кивнул, не желая отрицать очевидное.

— Туда. Хочу…

Он мялся, словно не желая говорить на эту тему, а затем внезапно произнес к моему огромному удивлению:

— Хочу окончательно проститься с Ульяночкой. Я все эти годы не отпускал её. Вспоминал постоянно каждый наш проведенный вместе день и Иоланте о том рассказывал. Получилось, словно нас обоих в тюрьму запер, куда живым хода нет, один лишь призрак маячит на горизонте. А доченька хочет мир узнавать, ко всем тянется, кто для нее доброе слово находит. Вчера вон сама вызывалась Василисе на кухне помогать. Так знаешь, чем они там занимались, пока всё резали-чистили? Сказки друг другу рассказывали! Оказывается, они обе многих историй еще не слышали, вот и делились ими.

— Я тебя понял, — склонил я голову. — Но зачем тебе моя компания в таком важном деле?

— Хочу убедиться, что Ульяночка действительно ушла, и никакой ошибки нет.

— Что ж, — вздохнул я, — пойдем!

Вроцлав тут же сгонял за трофейными лопатами, одну передал мне, другую оставил себе. Видимо, после той ночи, когда он защищал меня от взбунтовавшихся слуг, тоже записал себя в лопатные бойцы. Ты да я, да мы с тобой, ох…

Кстати, раз уж шаманский сын вызвался сделать мне новое древко для лопаты, стоило бы и саму лопату поменять. Выбрать подходящую, а лучше заказать у кузнеца новую из легкой, но прочной стали. Я задал вопрос Вроцлаву, реально ли это, на что получил ответ, что никаких сложностей, он сам сходит в Большие заимки и обо всем договорится. Вот и славно, еще одной мелочью в копилке забот меньше.

— А как души уходят, когда тела умирают?

Я не видел смысла ничего скрывать, поэтому рассказал:

— Душа покидает тело в момент смерти. Обычно почти сразу после похорон на кладбище появляется ангел, что предложит пройти за ним, откроет душе проход в свет. Жесткой привязки по времени нет, ангел может и до похорон душу навестить, а может и через пару дней. Заодно он обязательно по окрестностям пройдется, вдруг там еще неупокоенные души остались, которым их земное посмертие надоело. Тех, кто хочет остаться, не трогает. Свобода воли — это святое.

— А если, положим, смерть случилась в лесу и телом никто не занялся, тогда что? — поинтересовался Вроцлав.

— Все равно ангел появится поздно или рано. Спешить не будет, это верно. Но и вниманием новопреставленного не обделит.

— А те души, которые за ангелом не пошли и захотели здесь остаться, они как?

— Поначалу душа держится неподалеку от тела, потом может облететь все дорогие ей места, попрощаться. Но затем непременно её обратно к телу притянет. Так и будет возле него находиться в ожидании, пока ангел вновь эту душу с собой не пригласит.

Вроцлав неожиданно остановился и посмотрел на меня.

— А ты стал ангелом?

М-да, так меня еще ни разу не называли, но все когда-нибудь случается впервые…

— Нет, я щит света и его верный слуга. Но, как и ангелы, могу открывать душе проход к свету.

— А в чем же разница между вами?

— Ангел своих подопечных еще и сопроводит. Они туда-сюда между землей и светом мотаются вообще безо всяких проблем. А я, что называется, у калитки постою и вслед рукой помашу.

Вроцлав кивнул своим мыслям, и оставшийся путь мы проделали в молчании.

Могила его жены выделялась на фоне соседских. Была ухожена настолько, что казалось, здесь каждая травинка идеально выверена, каждый цветок. Вот только портрет, принадлежащий, судя по всему, кисти того же мастера, что намалевал семью той мертвой девочки, выцвел от времени и поблек.

— У меня в комнате копия, там Ульяночка вообще как живая вышла, — сказал Вроцлав, заметив мой взгляд.

Я прислушался. Больше для проформы, потому что душ поблизости я не ощущал.

— Прав был Марк Антонович. Ульяна давно ушла, ошибки быть не может.

Вроцлав тяжело вздохнул, услышав мой вердикт. По его щеке сползла одинокая слеза, которую он тут же смахнул рукавом.

Мы еще немного постояли возле могилы. Безутешный вдовец поправил цветок, который склонился набок, вернув месту красоту симметрии, что-то беззвучно прошептал, да мы и отправились обратно.

— Слушай, а кто у вас портреты эти пишет?

— Сын старого кузнеца, — отозвался Вроцлав, вынырнув из задумчивости. — Поначалу у него не слишком похоже выходило, но он упорный, руку набивал. Теперь большие деньги за свои поделия берет. Может и памятный для дома нарисовать, а может и для кладбища, тогда он поверху еще особым лаком обрабатывает, чтобы подольше простояло.

— Получается, он всех людей знает? Или хотя бы пару раз видел при жизни? Иначе как рисовать-то?

— Нет, в том-то и дело! К нему даже издалека люди едут, которые про его талант прослышали. Рассказывают ему, как покойник выглядел, он слушает, да углем набросок делает. Показывает, а ему говорят: глаза ближе к переносице сведи, губы потоньше сделай и волосы подлиннее. Вот он так три – четыре эскиза сделает, глядишь, и уловил. Ну а дальше уже маслом малюет.

— А Ульяну твою он видел?

— Мельком, когда у нас свадьба была. Я ведь рассказывал, Ульяна с Пятигорья. Поэтому да, я с ним полдня провел, пока про её лицо в подробностях малейших рассказал, а он старался её образ поймать.

— И похоже вышло?

— Очень, — кивнул Вроцлав.

— А сможешь меня с этим мастером свести? Есть у меня к нему одно дело.

— Так давай сразу туда и отправимся. Его дом рядом с отцовским стоит. Я к кузнецу зайду про твою лопату потолковать, а ты к сыну, — оживился управляющий.

Сын кузнеца вопреки ожиданиям оказался худым и невысоким мужиком лет тридцати пяти. Его редкие светлые волосенки были зачесаны назад, на лбу уже появились заплешины. Но на жизнерадостности Анисима, как звали художника, это не сказалось ни капельки.

Он выслушал мой заказ, коротко кивнул и пригласил в комнату, которую оборудовал под мастерскую. Взял в руки уголь и вопросительно посмотрел.

Надо отдать должное его мастерству. Уже через час из-под его рук вышел весьма узнаваемый портрет того сеятеля в белых перчатках, лицо которого успел засечь и передать мне Цап. Узнав, что портрет этого господина маслом мне не требуется, Анисим от оплаты категорически отказался, сославшись на какие-то свои особые приметы. Дескать, раз человек жив, деньги за труд брать грех большой, и всё равно ему практиковаться надо постоянно…