- Если всё верно… — бормотал он, замыкая цепь.

Раздался мягкий гудок, лампа вспыхнула, затем заработал ротор — плавно, устойчиво. Алексей выдохнул. Третья попытка за месяц — и наконец, успех.

В этот момент в зал вошёл представитель Технического ведомства.

- Господин Журавлёв, доклад принят. По распоряжению из Петербурга, ваше устройство будет апробировано в Архангельской губернии. В случае положительного результата — серийное производство с весны.

Журавлёв кивнул. Он понимал: за этим стоял не просто эксперимент, а судьба тысяч деревень, в которых ещё вчера свет давали лучины и керосин.

Тем временем в Петербурге Император подписывал указ о создании «Государственного фонда прогресса». Средства от военных репараций с Германии, ранее зарезервированные для флота, теперь направлялись на:

гранты для молодых учёных;

строительство промышленных лицеев;

запуск радиоцентров в каждом губернском городе.

Генералы были недовольны — но Николай стоял твёрдо:

- Флот подождёт. Без умов мы останемся без будущего.

К началу 1924 года империя преобразилась до неузнаваемости. По стране прокладывались линии электропередачи. В Казани открылась первая школа аэромеханики. В Костроме — агропромышленный техникум. В Петрограде — новое здание Академии естественных наук. Каждый из этих проектов становился частью общего полотна — карты новой России, где больше не было грани между умом и властью. Но прогресс порождал и зависть. В Берлине и Париже осторожно называли российский путь «диковинным экспериментом». В Лондоне писали:

«Русский Император, похоже, решил заменить пушки — профессорами. Вопрос только — как долго продержится его вера в учёных?»

Ответ на этот вопрос был ещё впереди. Но уже тогда Империя, на века ассоциировавшаяся с отсталостью, рабством и самодержавием, неожиданно становилась символом будущего. Будущего, которое строилось в лабораториях.

Весна 1924 года, Казань.

В коридорах новооткрытого Института аэромеханики витал запах краски и свежей бумаги. Студенты, среди которых были и простые крестьяне, и дворянские дети, впервые на равных сидели за партами, чертили проекты дирижаблей, слушали лекции по теории сопротивления воздуха и обменивались записями по высшей математике.

На трибуне, в зале актового корпуса, выступал профессор из Петербурга:

- Мы больше не догоняем Запад. Мы становимся теми, кого догоняют.

В зале стояла тишина, в которой звенел смысл этих слов.

А в Омске инженер Острогин закладывал первый опытный поезд, работающий на водородной тяге — идея, казавшаяся утопией ещё два года назад. Его чертежи были одобрены лично Императором, а проект получил шифр "Заря-1". На Дальнем Востоке студенты-геофизики запускали метеозонд — первый отечественный зонд, поднявшийся выше 15 километров. Он передал по радио данные о воздушных потоках над Маньчжурией, что позволило военно-воздушным силам выработать новые маршруты. В Варшаве российские учёные совместно с польскими коллегами открыли первый Математический центр союзного уровня, демонстрируя, что наука может стать языком мира, а не конфликта.

- Ваше Величество, — говорил министр народного просвещения, докладывая Императору. — Уровень грамотности за три года вырос с 38 до 61 процента. Количество университетов — вдвое. Но главное — изменилось сознание. Молодёжь верит, что сможет менять страну знаниями, а не пулями.

Николай улыбнулся.

- А это и есть самая мощная армия из всех.

Тем временем, в недрах Академии Империи, шёл разработкой проект «Прометей» — долгосрочная программа, объединившая под своим крылом более двадцати научных институтов. Она включала в себя:

исследование атомной энергии;

создание автоматических вычислительных машин;

программы раннего радиолокационного наблюдения.

Многие чиновники не понимали сути. Император понимал.

- Кто владеет знанием — владеет горизонтом, — повторял он слова, когда-то услышанные от своего двойника в зеркале подсознания.

И всё же над этой весной нависала тень. Где-то за границей — в темноте штабов, редакций и тайных лож — уже сочинялись новые сценарии. Слишком стремительно поднималась Россия. Слишком неудобной становилась для тех, кто ещё вчера диктовал правила. Но пока в лабораториях мерцал свет и гудели трансформаторы, Империя продолжала делать невозможное: превращать мечту в проект, проект — в металл, а металл — в новую реальность.

Лето 1924 года выдалось жарким — не только по погоде, но и по темпам преобразований.

В Петрограде, где ещё недавно улицы сотрясали революционные митинги, теперь в бывшем Смольном работал Центральный Институт Прогнозирования и Планирования. Здесь сливались потоки данных со всех концов Империи: урожайность, промышленные объёмы, динамика численности учащихся, прогресс по программе «Прометей». Молодые математики, вдохновлённые идеями Борткевича и Маркова, впервые внедряли вероятностные модели в управление страной. На огромной доске в аналитическом зале вырисовывались кривые, графики, связи. Это был мозг новой эпохи. На Урале запускался новый металлургический кластер — не по приказу сверху, как в империях прошлого, а в результате синтеза инициатив местных инженеров, экономистов и аграриев. Государство обеспечивало кредит, технологии и логистику. Результат: всего за девять месяцев было произведено стали больше, чем за весь 1913 год.

- Мы не гонимся за планом ради плана, — говорил Император, посещая объект. — Мы строим, чтобы жить лучше, а не чтобы рапортовать быстрее.

В Крыму заработала Летняя Академия. Там, на берегу Чёрного моря, собирались лучшие умы — русские, армянские, финские, поляки, болгары, немцы. Лекции читались под открытым небом. Темы варьировались от квантовой физики до архитектуры городов будущего. Молодёжь, ещё не закалённая цинизмом, спорила до рассвета. В один из вечеров, когда зарево заката плавилось над морем, на амфи-театральной сцене выступил приглашённый лектор из Китая:

- Ваш путь — это путь соединения силы и знания. Но помните: если знание оторвётся от человека, оно станет новой формой тирании.

Слова эти разошлись потом цитатами в газетах и на студенческих собраниях. Императору доложили об этом — и он приказал издать выступление в особом бюллетене Академии.

В то же время программа "Наука и прогресс" дала первый неожиданный результат: в Пермской губернии была открыта редкая форма кристаллической породы, пригодной для радиоэлектроники. С этого открытия началась цепочка разработок, которая позже выведет Россию в лидеры по производству прецизионных приборов. Великая держава рождалась не на баррикадах, а в чернилах конструкторов, в гудении фабрик, в жарких спорах аудитории и в вечернем сиянии научных станций.

Но далеко за границей — в Лондоне, Париже и Вашингтоне — уже росло недоверие. Новая Россия была слишком разумной, слишком быстрой, слишком опасной своей стабильностью. И в недрах дипломатии начинались движения, о которых Империя ещё не знала.

Осень 1924 года принесла с собой не только прохладу, но и новые вызовы. Император внимательно следил за сводками, что стекались с границ, с бирж, с университетов. Он знал: фундамент, заложенный в образовании и науке, — это то, что определит не просто десятилетие, но столетие вперёд. В Петербургском государственном университете, преобразованном в Императорскую Академию Мудрости, открылся факультет прикладных наук. Там создавались первые вычислительные машины на электромагнитных реле — «мозги» будущего, как их называли студенты. Вдохновляясь трудами Лейбница и Бэббиджа, русские инженеры шли к созданию автоматических вычислителей.

Один из кураторов проекта, профессор Александр Липунов, писал в отчёте:

«Если мы хотим не догонять, а обогнать — мы должны вложить всё в две вещи: знание и энергию. Первая открывает врата, вторая — двигает через них нацию».

В Нижнем Новгороде на новом электропоезде, сошедшем с конвейера Сормовского завода, лично проехал Великий князь Алексей. Он, молодой и уже популярный среди народа как «технократ в мундире», вёл беседу с машинистами, конструкторами, журналистами. Слухи о возможной будущей роли Алексея в управлении Империей крепли.