Но за фасадом подъёма зрело недовольство — уже не идеологическое, а олигархическое. Крупные банкиры, промышленники, дореволюционные кланы, почувствовав дыхание свободы и денег, начали формировать неформальные союзы. Их встречи проходили в особняках Петербурга и Москве. Они не верили в идеалы Содружества. Они верили только в цифры.

- Если не взять их под контроль сейчас, — говорил Шингарёв, председатель Совета труда и справедливости, — завтра они создадут теневую империю. И ни армия, ни Синод, ни Дума нам не помогут.

Я согласился.

Мы приняли «Закон о прозрачности капитала» — каждое крупное предприятие обязано было раскрыть структуру собственности. Мы создали Имперскую инспекцию аудита. А также — Главное бюро антикоррупционных расследований. Его эмблема — весы и меч — скоро стала символом нового страха у старой элиты.

- Сила закона важнее силы страха, — сказал я, — но пусть они ощущают и то, и другое.

К лету Империя вступила в фазу «прозрачного управления». Отныне каждый министр, генерал, губернатор обязан был не только исполнять приказы, но и ежемесячно отчитываться перед Советом и перед народом через официальные бюллетени. Началась новая эпоха управления — не кулуарная, а народная. Именно это и стало венцом главы «Сила и слово»: не просто говорить, не просто приказывать, а убеждать, вести, показывать пример.

На закате, стоя у окна кабинета, я написал в дневнике:

«Империя — это не то, чем ты владеешь. Это то, чему ты служишь. Если мы хотим, чтобы народ верил в слово, — мы должны быть его первыми рабами. Если мы хотим, чтобы он восхищался нашей силой, — мы должны быть её первыми жертвами. Только тогда Империя станет не идеей, а живым существом».

Лето 1920-го стало временем испытаний не только для структур, но и для самих основ имперской власти. За каждым решением, за каждой статьёй закона, за каждой реформой стоял выбор: править или служить. И теперь, когда Империя начала действовать не только как единое государство, но как цивилизационная альтернатива старой Европе, мир стал смотреть на нас иначе — с опаской, с надеждой, с ревностью. В это время в Берлине посол Германской Республики втайне вёл переговоры с рядом бывших союзников России. Открытая победа Империи в войне, экономический подъём, и особенно идея Российского Содружества пугали — ведь это был не реванш старого режима, а нечто иное: новое царство, в котором объединялись имперская традиция и реформаторская энергия.

- Они хотят убедить весь мир, что у нас «новый абсолютизм», — сказал министр печати Крушанов. — Но истина в том, что у нас новая ответственность.

Внутри страны это означало — не останавливаться.

Была принята «Декларация культурного равенства народов Империи». Впервые на официальном уровне армяне, татары, грузины, евреи, якуты, украинцы и десятки других народов получили культурную автономию и гарантии на родной язык в образовании и делопроизводстве. Эта мера шла вразрез с идеологией унитарной нации, но отвечала духу времени: Империя как Союз народов, а не тюрьма. Патриарх Тихон благословил эту реформу как «путь к внутреннему примирению».

Но параллельно начали возникать вызовы иного рода.

В Маньчжурии, в приграничной зоне с японским влиянием, резко активизировались вооружённые банды. Коменданты сообщали о нападениях на телеграфные линии, саботаже на железной дороге КВЖД, распространении агитационных листовок.

- Это не просто уголовщина, — доложил начальник разведки, — это хорошо организованная операция. У нас есть данные, что за ней стоят японские агенты.

Я вызвал на Совет военного министра Алексея Брусилова.

- Мы не можем позволить себе новый фронт, — сказал он. — Но и отступать нельзя. Если мы допустим хаос в Маньчжурии, завтра он будет на Урале.

- Тогда пусть слово снова пойдёт с силой, — ответил я. — Утвердите план, в котором первым будет дипломат, но за его спиной — корпус.

Так родился план «Тихий Восток» — серия тайных переговоров с китайскими губернаторами, экономическое давление на местные кланы и незаметная переброска сил вдоль железной дороги. Мы шли не войной — мы шли как сила, защищающая порядок. В середине августа пришло известие: в Харбине был арестован японский шпион с дипломатическим паспортом. Его дело было засекречено, но сам факт стал символом: Восток — это не окраина, это зеркало Империи. И если мы не утвердим там Слово, его утвердит Штык.

Под вечер того же дня я вновь записал в дневник:

«Империя уже не ищет победы — она её несёт. Но каждый, кто несёт победу, несёт и её цену. Пусть же в этой цене будет честь».

Сентябрь ознаменовался продолжением стратегии на Востоке. Назревал политический кризис в Китае: военачальники Чжан Цзолинь и Фэн Юйсян боролись за контроль над северными провинциями, и каждый искал внешнего покровителя. Япония уже начала продвигать своё влияние, обещая кредиты и оружие. Мы не могли позволить себе остаться в стороне.

- Их «сфера со-процветания» — это лишь маска экспансии, — мрачно заметил граф Игнатьев, заведующий Дальневосточным управлением. — Если мы позволим Японии укрепиться в Маньчжурии, следующим шагом станет Корея, затем — Владивосток.

Я принял решение направить в Пекин своего личного эмиссара — князя Василия Орлова, бывшего дипломата с опытом работы в Азии и человека, чья верность не вызывала сомнений.

Перед отъездом я сказал ему:

- Ваше оружие — не пушки, а слова. Но каждое слово будет весить как дивизия.

Орлов кивнул:

- Я знаю. Империя — это не только сила. Это голос порядка.

Параллельно в Маньчжурии началась операция «Ледяной шёлк» — миссия внешней разведки под руководством генерала Романова, ветерана японской кампании 1905 года. Под видом торговцев, инженеров и врачей агенты проникают в ключевые города: Харбин, Мукден, Далянь.

Их задачи:

Выявить каналы японского влияния.Установить контакты с местными элитами.Подготовить почву для экономических инициатив Империи.

Между тем в Петербурге создаётся «Дальневосточный комитет при Совете министров» — орган, задача которого — не просто контроль, а координация политики на Востоке в режиме реального времени. Это был новый тип власти: быстрый, аналитический, гибкий. Осенью на Владивостокской верфи заложили новый броненосец — «Император Александр». Символ воли. Символ того, что Империя не сдвигается назад. Но напряжение росло. В октябре партизанский отряд, предположительно связанный с японской разведкой, напал на русскую станцию у Хайлара. Погибли три офицера. Ответ был мгновенным: диверсантов уничтожили, но следы вели дальше — в Мукден, к японскому консульству. Я понимал: наступал момент, когда политика и война снова начинали говорить в унисон. Но теперь у Империи было оружие, которое раньше не было доступно: народ, который ей верил. Мозг, который создавал. Воля, которую признали. Перед заседанием Государственного совета я прошёлся по Александровскому парку. Словно весь Петербург затаил дыхание: осень — золотая, холодная, торжественная. Я остановился и подумал:

«Слово без силы — пустота. Сила без слова — насилие. Империя будет живой, пока между ними есть союз».

До конца осени операция «Ледяной шёлк» начала приносить первые плоды. В Харбине удалось завербовать одного из ключевых чиновников железнодорожной администрации, имевшего доступ к японским контрактам. Его донесения подтвердили: Токио готовил тайную милитаризацию Южно-Маньчжурской железной дороги под видом инфраструктурного расширения. В Пекине князь Орлов начал дипломатическое наступление. Он провёл переговоры с представителями Фэн Юйсяна, пообещав инвестиции в обмен на отказ от японских займов. Китайцы слушали с интересом — Империя больше не казалась «спящей медведицей», как её называли в китайской прессе десять лет назад. Теперь это была проснувшаяся держава, к которой прислушивались.

- Мы не хотим вмешиваться во внутренние дела Китая, — произнёс Орлов в ходе одного из приёмов, — но мы не допустим, чтобы третьи силы использовали его как плацдарм против России.