- Мы назвали его "Небесный Витязь", — скромно произнёс молодой инженер с румяным лицом.

Я улыбнулся. Вот он — Мозг Империи в зародыше.

Но и мозг, и кровь, и хлеб могли быть раздавлены одним ударом — если старая знать и старый порядок восстанут против нового пути. И они уже начали собираться.

- Ваше Величество, — осторожно начал министр внутренних дел Маклаков, — среди старой аристократии нарастает тревога. Они считают, что вы готовите "технократический переворот".

- Это не переворот, а эволюция, — холодно ответил я. — Просто впервые за триста лет мы решаем использовать мозги, а не только родословные.

Маклаков молчал, но я знал: стены Зимнего дворца уже нашёптывают об опасности.

В это же время в тайной обстановке началась работа "Проекта Юность" — программы выявления талантливых подростков из провинции. Школы, что прежде считались скучными приютами для детей чиновников, теперь превращались в лаборатории будущего. Лучшие умы — от столичных академиков до ссыльных учителей в Сибири — получали приказ: искать, учить, передавать. Мы создали не просто новый класс — мы создавали опору Империи не на крови и подданстве, а на мышлении.

Но не все встречали перемены с радостью.

В январе 1917-го мне поступил тайный доклад, составленный охраной:

«В некоторых дворянских кругах ходят слухи о подготовке объединённого обращения к Императору с требованием прекратить реформы в сфере образования и промышленности. Особую активность проявляют граф Игнатьев, князь Голицыны и группа офицеров, близких к Думе...»

Я медленно отложил лист. Всё шло к неизбежному:

- Империя либо двинется вперёд, либо утонет в болоте воспоминаний, — сказал я себе. — А болото, как известно, затягивает.

В середине марта я провёл закрытую встречу с представителями "новой элиты" — инженерами, командирами, профессорами. За длинным дубовым столом не было ни одного герба — только глаза людей, которые верили, что Россия может быть великой не только по территории, но и по разуму.

- Мы стоим перед бурей, — сказал я. — И если нас сметёт, пусть останется хотя бы мысль о том, что мы пытались.

И тогда старый профессор Столпин, седой, как снег в январе, поднялся и ответил:

- Если ваш путь продолжится, Государь, через двадцать лет над Европой будут говорить не о Париже или Берлине, а о Петербурге. Мозг Империи проснулся. Теперь бы только сердце не предало.

Весна 1917 года ознаменовалась не цветением садов, а цветением идей. По моей личной инициативе при Академии наук начал работу Высший совет развития, в состав которого вошли ведущие физики, инженеры, аграрии и экономисты Империи. Их задачей было не просто обсуждение будущего — они проектировали его.

- Мы не можем ждать, пока Европа вновь увязнет в своих догмах, — говорил я на первом заседании. — Россия должна стать державой, диктующей не оружием, а технологиями.

На стене зала висела огромная карта Империи. Красными точками отмечались будущие центры — Уральский металлургический пояс, Сибирский электротехнический округ, Дальний Восток — ворота в Тихоокеанскую эру.

Одновременно в Царском Селе, под покровом тайны, шла разработка персонального вычислительного механизма, вдохновлённого трудами европейских инженеров. Мы назвали его «Вычисляв» — вечный слава вычислению. Это был прообраз будущей автоматизации документооборота Империи. Мал, примитивен, но суть его была революционна. Многие считали это безумием. Но мы знали: кто первым приручит счёт, тот приручит век.

Однако с каждым днём нарастало сопротивление. В кулуарах Думы начали циркулировать записки с пометкой «Страх перед Машиной». Газеты, тайно финансируемые старыми кланами, писали об «одержимости Императора механикой» и «предательстве духовных начал».

Я созвал узкий круг советников.

- Нас обвиняют в холодности, — сказал я. — Пусть будет так. Но мы строим страну, где ум, а не страх, определяет судьбу.

Они молчали. Но в их глазах было понимание: мы прошли точку невозврата. Наконец, в июне 1917 года я подписал манифест, ставший неофициальным символом новой эпохи:

«Россия — не музей. Россия — проект. И каждый её сын — архитектор будущего».

И в тот день я понял: мозг Империи больше не спит.

На следующее утро после подписания манифеста в Петербурге началась работа над тем, что позже назовут «Научно-индустриальным планом пяти векторов». План включал в себя пять приоритетных направлений развития:

Электрификация всей Империи - по образцу, но с опережением того, что позднее реализуют в другом веке.Транспортная революция - расширение железнодорожной сети на восток и юг, включая проект скоростной магистрали Петербург–Владивосток.Университетская реформа - преобразование старых учебных заведений в исследовательские центры с международным статусом.Военные технологии нового поколения - бронетехника, радиосвязь, авиация.Социальные лаборатории - опытные районы по внедрению современных методов медицины, управления и связи.

Но не все были в восторге.

Старые силы в Совете министров — особенно консервативный министр внутренних дел Лопухин — заговорили о «чрезмерной технократизации». Их страх был не в машине, а в том, что народ начнёт думать и сравнивать. Образованный крестьянин, грамотный рабочий — это был вызов устоявшемуся порядку.

- Ваше Величество, народ не готов к этому, — сказал Лопухин на закрытом совещании. — Они взбунтуются, когда не смогут понять, что вы строите.

- Ошибаетесь, — ответил я спокойно. — Бунтует не тот, кто мыслит. Бунтует тот, кто лишён будущего.

Тем временем под Москвой началось строительство Технической столицы Империи — города-института, прозванного в рабочих кругах «Мозгоградом». Он должен был объединить учёных, инженеров, рабочих, студентов в единое пространство разума и труда. В центре будущего города — шпиль Академии Прогресса. На его вершине предполагалось установить символ: стеклянный глобус, пронизанный молнией — знак новой эры, в которой Россия не догоняет, а ведёт.

Когда я вглядывался в чертежи и слушал доклады молодых профессоров, во мне жила уверенность: мы не просто перестраивали страну — мы создавали цивилизацию нового типа. И пусть на старом континенте Европа пыталась зализывать раны, Империя шагала вперёд — не из страха, а из воли.

Осенью 1916 года Мозгоград начал оживать. Пока Петербург и Москва оставались политическими и культурными центрами, здесь, в степях Подмосковья, закладывался нервный центр будущего. Туда прибывали паровозами первые тысячи инженеров, студентов и учёных. Многие — с семьями. Привезли с собой не только знания, но и веру, что можно построить нечто большее, чем просто город. Куратором проекта я назначил Петра Карцева, молодого гения-электрика, которого я помнил ещё из первых встреч с Академией. Его ум, бескомпромиссность и редкое чувство ответственности делали его идеальным архитектором новой мысли.

- Ваше Величество, — говорил он, раскладывая передо мной карты будущего города, — здесь будет лаборатория, где создадут первый вычислитель. Там — факультет аэронавтики. А здесь — школа для тех, кто придёт за нами. Нам нужно не просто строить — мы обязаны думать на два поколения вперёд.

Я молча кивнул. Он всё понял.

Однако в столице усиливались слухи. В Государственном совете шептались, что я «передоверяю страну мечтателям», что эти технократы «не понимают русского духа». Один из старых сенаторов, граф Игнатьев, сказал на званом ужине:

- Империя держится на традиции, а не на этих ваших... стеклянных глобусах.

Я ответил, не поднимая глаз от бокала:

- Империя держалась на традиции, пока не проснулась. Теперь она будет держаться на идее.

На фоне строительства Мозгограда мы также запустили серию реформ в области связи и информации. Почтово-телеграфная служба начала переход на радиообмен, создавая сеть радиостанций от Севастополя до Владивостока. Я настоял на учреждении Государственного бюро аналитики — прообраза современного стратегического центра, где экономисты, историки и философы должны были предлагать пути развития, опираясь на данные и прогнозы, а не на интуицию бояр.