Советники переглянулись. Воскресенский, как всегда, осторожный, протянул руку к бумаге, на которой были записаны мои первые наброски. Я вложил свою волю в эти строки, и они должны были стать началом новой эры. Это не была обычная реформа, эта была декларация, знак, что власть не только существует, но и понимает свои обязанности перед народом. Манифест воли был простым, но сильным. Мы предложили ряд изменений, которые сразу бы укрепили экономику и сдержали волнения. Студенческая свобода, рабочие права, реформы в сельском хозяйстве – всё это должно было стать новым курсом. И главное – заклинание «справедливости», которое бы привлекло и старую аристократию, и новые социалистические настроения, а также удержало людей от чрезмерных радикальных шагов.
- Мы должны представить это как инициативу, исходящую от монарха, - сказал Павел, - от себя лично. Иначе они не поверят. Важно, чтобы люди почувствовали, что они нуждаются в нас, а не в насилии.
Но Орлов и Воскресенский выглядели настороженными.
- Это рискует быть недостаточно сильным, - сказал Воскресенский, - если мы не убедим всех элит, если не убедим армию, всё это может быть просто декларацией. Мы должны подумать, как укрепить власть в тех местах, где она уже пошатнулась.
- Именно поэтому это будет манифест воли, - ответил я. – Мы не будем договариваться с теми, кто стоит на пороге разрушения. Мы будем подавать сильный сигнал. Для этого мне нужно будет обратиться лично к тем, кто мог бы поддержать реформы. И мы будем продвигать их, используя силу, если потребуется. Империя должна быть единым организмом, и каждый её элемент должен двигаться в одном направлении.
Павел кивнул.
- Если Вы решите это, мы будем готовы, Ваше Величество.
Орлов и Воскресенский обменялись взглядами, и я знал, что они понимают сложность ситуации. Но мне не было времени на колебания. Я почувствовал, как тени прошлого тянутся ко мне, и с каждым шагом они могут стать лишь более опасными. И если я хочу победить их, мне нужно будет действовать быстро, решительно и без оглядки. Я подписал манифест воли. Он стал не только документом, но и вызовом сем тем, кто стоит в тени. Он стал символом моего единства с народом, хотя я знал, что далеко не все будут готовы его поддержать. Манифест был обнародован сразу же. Его слова разнеслись по всей стране. И хотя я мог ощущать, что это только начало великого пути, я также чувствовал, что каждое слово этого манифеста теперь не только касались политической стабильности, но и самого существования Империи. Теперь, когда первый шаг был сделан, оставалось только одно: показать всем, что я способен не только править, но и управлять своей судьбой. Тени, скрывающиеся в уголках дворца, стали ближе. Но я уже знал, как с ними бороться.
После того как манифест был подписан и объявлен, напряжение в воздухе стало почти осязаемым. Вопрос был не в том, правильно ли я поступил, а в том, насколько готова страна принять перемены. Реакции на новый курс не заставили себя ждать. Первым отреагировал столичный двор. Поначалу всё казалось гладким: аристократы в столице выразили свою поддержку реформам, надеясь на улучшение положения. Однако я знал, что за этим следуют ещё более глубокие слои, и среди высших слоев дворца начинался откровенный саботаж. В это же время, по всей России, манифест вызвал бурю. Образованные слои, интеллигенция и студенчество приветствовали его, заявляя, что это начало долгожданной либерализации, но среди рабочих и крестьян возникло беспокойство: не приведет ли эта реформа к ещё большему угнетению, а если нет, то что будет с их правами в новых условиях? Я чувствовал, как растет внутреннее напряжение. Мои ближайшие советники, несмотря на свою осторожность, одобряли курс. Но понимали ли они до конца, что значит проводить реформы в такой огромной стране с таким тяжелым прошлым, как Россия? Внутренний конфликт продолжался. Я знал, что любой шаг не по правилам, любое отклонение от курса может вызвать катастрофу. Я встретился с несколькими ключевыми фигурами — генерал-губернаторами и главами местных правительств. Мы обсуждали, как реализовать манифест, не потеряв лица перед народом. Но вот что меня по-настоящему поразило — все разговоры сводились к одному: "Как контролировать страну, если её элиты, её армия и её народ не доверяют друг другу?"
Я стоял перед зеркалом в своих покоях, смотря на себя. Лицо, которое я видел, всё больше становилось лицом не Николая II, а тем, кем я был на самом деле. Это лицо излучало решимость, но внутри, под этой решимостью, скрывалась тревога. Я знал, что если я не сохраню баланс между различными интересами, мы не сможем пройти этот путь. Дворец, как и всегда, скрывал множество тайн. И теперь я стоял в самом центре этого лабиринта. Реформа, которую я предложил, не была окончательной. Это было лишь начало. Начало того, что должно было привести страну к новым принципам правления. Но нужно было действовать быстро. За стенами дворца, а также среди народа, ожидания только росли. Если я сейчас не укреплю свою власть, то настанет момент, когда всё может быть утеряно. Реакция на манифест была неоднозначной. С одной стороны, верхушка дворянства оказала поддержку, надеясь на улучшение положения своих сословий. С другой стороны, радикальные настроения среди рабочих и студентов поднимались, и их недовольство могло вылиться в насилие, особенно если реформа не принесет немедленных и ощутимых результатов. Я решил не медлить. Принял решение о созыве Всесословного собрания — важнейшей платформы для обсуждения реформ. Но также я понимал, что мои действия должны быть не только публичными, но и скрытыми. Я начал действовать через более приватные каналы, используя своих агентов среди аристократии, военных и дворцовых советников. Я нуждался в информации, которую могли бы предоставить те, кто был близок к принцам и генералам. Это могло быть моим преимуществом. Однако не все в этом дворце были моими союзниками. Некоторые фигуры, вроде графа Шереметева и даже старого друга Орлова, уже начали разрабатывать свои планы, пытаясь сформировать анти-реформистское крыло. Я знал, что в этом процессе не все будет решаться за столом переговоров. Вскоре наступит момент, когда потребуется не только слова, но и решительные действия. Между тем, в обществе нарастали волнения. Рабочие забастовали, студенты поднимались на демонстрации, а крестьянские волнения не прекращались. Каждый день приносил новые вызовы. Ощущение, что все может выйти из-под контроля, было реальным. И я знал, что сейчас как никогда важна была вера в лидерство. Веру в меня как в того, кто способен направить страну на новый путь. В поисках решения я снова вернулся к своему медальону, который теперь ощущался как нечто гораздо большее, чем просто амулет. Я ощущал его влияние на себе, как если бы его магия медленно поглощала мою душу. Но в то же время я знал, что в его силе скрыта возможность манипулировать реальностью, делать невозможное возможным. Но как использовать его без того, чтобы не стать зависимым от него? Каждый выбор теперь ощущался как развилка, и ни один путь не казался безопасным. Я знал, что реформы должны быть проданы не только как средство укрепления Империи, но и как способ борьбы с теми, кто хочет её разрушить. Но пока, на этом этапе, не было ясно, смогут ли мои действия удержать власть в моих руках или они будут причиной падения.
Манифест был объявлен, и началась его реализация. Однако, как только он увидел свет, я понял, что это был только первый шаг. Настоящие испытания начались, когда нужно было убедить как дворцовых, так и народных лидеров в необходимости поддержать реформы. Я встречался с представителями всех слоёв общества, пытаясь разобраться в их реальных настроениях и показать им, что изменения могут быть не угрозой, а шансом. Однако, как я и ожидал, реакция была противоречивой. Дворцовые министры, поначалу колебавшиеся, начали открыто высказывать своё недовольство. Некоторые из них, как, например, граф Шереметев, заявляли, что реформа угрожает устоявшемуся порядку. Вскоре я понял, что вся аристократия делится на два лагеря: те, кто поддерживает изменения, надеясь на реформы, которые будут выгодны им в долгосрочной перспективе, и те, кто отчаянно пытается сохранить старую власть, уверенные, что потеряют привилегии. Одним из самых ярких противников реформ был генерал-губернатор Петербурга, известный своей консервативной позицией, князь Голицын. Он выступил с открытым протестом, утверждая, что страна не готова к таким радикальным изменениям. В своих беседах с ним он заявлял, что реформа может привести к восстаниям, потрясениям и даже гражданской войне, если народ почувствует неуверенность в будущем.
