— Ебать… — бормочу я себе под нос.

Прямо сейчас я так далек от человека, которого любил Купер, что даже не знаю, кто я такой. Священник проводит их мать, и наконец-то приходит время прощаться. Роясь в кармане, я достаю ожерелье, которое подарил ему на день рождения. Кулон кажется тяжелым в моей руке — тяжелым от тысячи мечтаний, которые никогда не сбудутся. Я осторожно кладу его на гладкое дерево.

— Я люблю тебя, детка. Всегда и навеки.

Снаружи светит солнце, что полностью противоречит темным облакам, которые преследуют меня. Достав телефон, я открываю сообщение, которое получил несколько дней спустя после его смерти.

Неизвестный номер: Мистер Дюран, это Энн из Timeless Memories. Я хотела сообщить вам, что ваше обручальное кольцо готово.

Я не хожу на его похороны. Не иду на ужин, на котором настояла моя мама. Я иду в ювелирный магазин и забираю кольцо. Потом иду домой, держу его в руке и оплакиваю мужчину, которого любил всем сердцем. Мужчину, которого я потерял.

Мужчину, который оставил меня здесь — только с воспоминаниями о нём.

Часть Три

Glow - Livingston

Troubled Waters - Alex Warren

Last Call - Jamie Miller

Some Kind of Perfect - Ryan McMullan

Глава 17

Кайден

Здесь такой запах, что у меня сводит живот. Смесь чего-то сильно сладкого и едкого, как дешевые духи, перекрывающая запах разложения. Закрыв за собой дверь, я щелкаю выключателем, и ванную заливает яркий белый свет. Она шикарная — такая же шикарная, как и дом, которому она принадлежит. Больше, чем в моей маленькой квартире, как минимум вдвое, с черно-белой плиткой и современной серебристой мебелью. Пол, однако, мокрый и липкий, повсюду разбросаны туалетная бумага и пивные бутылки, что, как я полагаю, приводит в беспорядок обычно ухоженное помещение.

Прижимаясь спиной к стене и сползая вниз, я чувствую вибрации музыки — вечеринка продолжается, а я сижу и смотрю в пустое пространство перед собой, избегая взгляда в зеркало от пола до потолка справа от меня. Мне не нужно смотреть себе в глаза теперь, когда я наконец пришел к этому решению.

Три года.

Сегодня, три года назад, я был на вечеринке, мало чем отличающейся от этой.

Только тогда я был не один. Улыбающееся лицо Купера, когда мы танцевали той ночью, преследует меня каждый день. Он был так счастлив. Такой живой и такой чертовски счастливый.

Три года.

Это слишком долгий срок, чтобы оплакивать кого-то. Тысяча девяносто пять дней переставлять ногу с ноги на ногу и пытаться, пытаться так чертовски сильно стать лучше. Быть всем, чем был Купер. Чувствовать, что я заслужил ту жизнь, которой должен был бы продолжать жить, и в то же время наказывать себя за то, что так и не смог этого сделать. Поднося бокал к губам, я делаю последний горький глоток уже теплой жидкости и прислоняюсь головой к холодным плиткам стены.

Я так устал пытаться.

Мой телефон подает звуковой сигнал, но я игнорирую его и вместо этого достаю потрепанный коричневый бумажник, который Купер подарил мне много лет назад.

Он едва держится, так похож на меня, что мне хочется рассмеяться над иронией. Изнутри я вытаскиваю два предмета. Фотография — мы с Купером, когда нам исполнилось восемнадцать, — и тонкое лезвие бритвы из нержавеющей стали.

Горе — это монстр, который висит на твоих плечах, пока ты не станешь слишком слабым, чтобы бороться с ним. Пока не навалится усталость, и монстр не нашепчет тебе на ухо, чтобы ты просто сдался. Я думаю, что если ты достаточно силен, чтобы побороть это, можно победить, и горе может стать частью тебя, но не настолько, чтобы контролировать тебя. Но мой монстр победил, потому что я не был сильным. Я никогда таким не был.

Я снова делаю глоток из бутылки пива, со стоном вспоминая, что она пуста. Швыряю её через всю комнату и вздрагиваю, когда она разбивается о кафельный пол. Во рту у меня пересохло, несмотря на все выпитые кружки пива — вероятно, побочный эффект какой-то таблетки, которую мне дали на танцполе — и я провожу языком по верхней губе, металл перекладины стукается о зубы. Дрожащими руками я кладу фотографию себе на колени, затем беру лезвие в правую руку и прижимаю его к гладкой, бледной коже левого запястья. Смесь алкоголя и нервов мешает мне унять дрожь, когда я крепко сжимаю острый конец, пока он не прокалывает кожу.

Моё сердце бешено колотится о грудную клетку, словно умоляя меня остановиться.

Дребезжащий внутри, пытающийся избежать агонии, которую я собираюсь ему причинить. Сжимая губы, я заглушаю рыдания, подступающие к горлу, когда провожу лезвием по своей плоти. Тёплая кровь сочится из глубокой раны, стекает по моей руке. По краям перед глазами всё белеет, я моргаю и смотрю вниз, на следы красной жидкости.

Багровые пятна покрывают фотографию улыбающегося лица моего брата, и я закрываю глаза, чтобы в последний раз, когда я его вижу, он не был весь в моей крови. Я пытаюсь улыбнуться, говоря себе, что это был лучший выбор, который я мог сделать. Теперь я снова увижу Купера.

Дрожащими руками, с всё ещё закрытыми глазами, я перекладываю лезвие в другую руку и снова прижимаю его к коже.

Время останавливается, пока я смотрю на свою руку, держащую лезвие. Я колеблюсь, и в течение двух прерывистых ударов сердца на меня накатывает волна неуверенности. Что, если я ошибаюсь? Что, если я больше никогда не увижу Купера?

Паника клокочет в моей груди, сдавливая лёгкие, так что я едва могу дышать. Перед глазами всё белеет, а голова кружится, как будто я под водой. Что, если я умру и не найду его там, за пределами этого? Что, если среди звёзд не найдётся места, где я снова смогу быть с ним?

Я быстро моргаю, слезы застилают мои ресницы, когда мой подбородок опускается на грудь, прерывистое хныканье срывается с моих губ, и я понимаю это в ту же секунду, как мысли приходят мне в голову — я не хочу умирать. Умирать без уверенности, что я увижу его снова, страшнее, чем жить без него.

Отбрасывая лезвие, я перекатываюсь на живот и толкаюсь вверх, пытаясь сделать всё, пока не поздно вернуть всё назад. На этот раз я буду стараться сильнее. Мои ноги подгибаются, и я хватаюсь за полотенцесушитель, как за рычаг, подтягиваясь в стоячее положение. Но нога скользит по плитке, и я падаю. Снова хватаюсь за полотенцесушитель, мои пальцы касаются холодного металла, но этого недостаточно, чтобы остановить падение. Мне удается изогнуться, промахиваясь мимо раковины, но моя голова с глухим стуком ударяется о кафельную плитку. Моя щека прижимается к холодной плитке, и последнее, что я слышу, — это стук в дверь, прежде чем всё погружается во тьму.



Осознание медленно наползает, как туман над океаном, постепенно принося с собой ясность, наполненную сбивающей с толку смесью облегчения и страха. Звуковой сигнал машины поблизости подтверждает то, что я уже знаю.

Я всё ещё здесь.

Мои веки тяжелеют, и я сжимаю их крепче, пока перед глазами не начинают плясать яркие пятна. Голова болит, но кажется яснее, чем когда я впервые оказался здесь.

Смутно помню, как кто-то вошёл в ванную и поднял меня с пола. Помню добрые глаза парамедиков, которые погрузили меня в машину скорой помощи, и широко раскрытые глаза других участников вечеринки. Помню, как приехал в больницу и как милая медсестра проверяла мои показатели. Она улыбалась мне и задавала вопросы.

Потом она ненадолго ушла, а позже вернулась, чтобы заклеить и перевязать порез на моей руке. Я помню такие слова, как "сортировка", "сотрясение мозга" и "наблюдение", и её вопрос, не хочу ли я, чтобы она кому-то позвонила. Помню, как открыл рот, чтобы сказать ей позвонить Куперу, но затем покачал головой. Это причиняло боль, как физически, так и глубоко внутри.

Я всё ещё был немного пьян, в голове у меня всё плыло, и на мгновение я перепутал то, что происходило здесь сейчас, с тем, что было три года назад. Этот запах смущал меня больше всего — сильный запах больницы, который напомнил мне о той ночи. Даже сейчас, с закрытыми глазами, делая глубокий вдох, я всё ещё слышу свои крики, и крики Джейми, и душераздирающие крики моего отца. Я всё ещё чувствую, как сжимается моё собственное сердце, и пустоту, заполнившую мою душу, как будто это было только вчера.