И в этом фургоне она чувствовала себя этим карандашом. Сломанной, треснутой и деленной на два.

Она села напротив Рикки, и у нее дрогнули губы. Джой ничего не собиралась скрывать. Все речи, отрепетированные и проговоренные, сгорели в одну секунду.

— Да, — ответила Джой и апатично моргнула, глядя прямо в смуглое личико.

В груди было пусто, словно она умерла.

— Я поняла это. Сразу же, — бесцветно кивнула Рикки. — Если бы Лета была жива, она бы сама приехала. Я знаю. Она бы приехала, и мы бы поговорили обо всем. Если бы она только могла… — пробормотала она, растерянно качая головой. — Она бы точно приехала.

Горло сдавило склизкими щупальцами, и Джой улыбнулась ей одними губами, гипнотизируя Рикки слезливым взглядом. Улыбка без улыбки, застывшая и жуткая, остановила вольно витающую прохладу. Рикки сглотнула и коснулась шеи, будто бы ей стало жарко.

О беременных женщинах (девочках?) Джой знала не так уж много, и одно из знаний предостерегало ее выворачивать на них кисель из боли, волнений и жутких подробностей. Но разве у Джет был выбор? Она не могла придумать для нее радужную историю, где всё хорошо. Ничего не хорошо, и Рикки, беременная или нет, должна теперь это знать…

Джой ни с кем не говорила о своей милой куколке с тех пор, как похоронила ее. Она оставила Лету одну на кладбище среди других мертвецов. Все, что Джой вспоминала о ней, стоя над именем «Лета Мендес» на холодном гранитном камне, было ее проклятием и сокровищем.

Кто мог бы понять ее? Кто?

Может, Роуз, которая любит Али, ни капельки не похожую на Лету? Роуз, у которой в отношениях все хорошо?

Может, Аксель? Влюбленная в нее Аксель — забавная штука; или, скажем, чокнутая Эмили, не способная понять этого ни за что на свете, или ноунейм из любого бара, который скажет то же, что и все остальные?

Никто не знал Лету так, как Джой, из всех этих людей. Они считали, что Джой нуждается в словах «ты не виновата», но она в них никогда не нуждалась.

Пустые слова. Заплесневелые.

— Что случилось с Лети? — довольно твердо для своего милого личика спросила Рикки.

Джой до крови прокусила губу, желая верить, что незаметно. Лёгкий сквозняк от открытых окон прошёлся по ее ногам. Тишина стояла такая, что Джет невольно услышала эхо выстрела, ударившего в висок. Ударившего, а не пробившего.

Как бы ей хотелось, чтобы так было.

Перед глазами Джой возник виновник выстрела; фантомный призрак, которого Джет часто сжимала в руке, как ее научили в шестнадцать. Австрийский «Глок». Стойка, высокий хват, Джой, запомни, пистолет должен находиться на одной линии с осью предплечья… Да, так правильно, девятый калибр — самый лучший, австрийские пистолеты — крепкие, и держать их нужно настолько сильно, насколько можешь, это тебе не игрушка.

Смотри обоими глазами. Не спи, Джой. Запоминай: чем медленней двигается спусковой крючок, тем точнее будет выстрел.

Не смей дёргаться.

Стреляй уверенно, даже если ты нихрена не уверена.

«Глок 122» ей подарили на день рождения. Джой хранила его в сейфе. Он казался ей произведением искусства: неубиваемая сталь с покрытой золотом рукояткой. На нем выгравировали ее инициалы.

«J.J.» были залиты уже свернувшейся кровью, когда Джой вошла в ту гримёрку.

— Она… — Джой сглотнула. — Взяла пистолет из моего сейфа. Она взяла его и…

— Боже…

Рикки не выглядела удивленной или шокированной. Она, как ни странно, дышала глубоко и размеренно, и Джой следовало бы поучиться у нее самообладанию.

Девочка уронила взгляд на свои руки, деловито сложенные на деревянной столешнице.

Они долго молчали. Тишина стала почти осязаемой, третьей лишней в их разговоре.

Серой вязкостью опустилась на плечи.

— Спасибо, что сказала как есть, — вдруг тихо произнесла Рикки, не глядя на Джой. Усмехнулась почти цинично: — Люблю горькую правду.

Джой кивнула, будто бы понимает, и Рикки вскинула на Джет требовательный взгляд. В нем проскользнуло что-то знакомое.

— Расскажи мне о ней.

— Лучше спрашивай, — ответила она; без брони, оказывается, так легко. Джой совсем не притворялась, впервые за долгое время, готовая говорить обо всем. Открыть все секреты. Вывернуть на эту девочку груз, который собирала девять лет, по пылинке и по крошечным осколкам стекла, чтобы в конечном итоге иметь целую чертову инсталляцию в голове. — Есть выпить? Я себя переоценила. Это произошло больше двух с половиной лет назад, а я все ещё тряпка. Видела бы это Лета…

— Так давно, — тихо сказала она. — Лéти… Получается, в двадцать четыре.

— Да.

— Есть водка.

— Дай.

Рикки встала (как-то слишком легко для своего груза), открыла скрипящий шкафчик над плитой и плеснула в стакан прозрачной жидкости из графина. Она открыла морозилку, собираясь разбавить водку льдом, но Джой жестом попросила не делать этого. Разбавленная водка — плохая примета, как и разбавленный виски, как и джин, как бренди и ещё там что-нибудь крепкое. Чёртовы зависимости. Грязь, от которой становилось легче, ненадолго, но легче; это походило на местную анестезию — колют, чтобы ты не орала, пока тебе аккуратненько вскрывают гнойник.

Теплая бразильская водка напоминала вкусом испортившийся спирт, но Джой выпила. Лёгкие обдало жаром, и дыхание стало скользить по легким свободнее.