Джой всю свою жизнь искренне полагала, что в родных Штатах не существует места, куда она могла бы приехать и просто забить на всё огромный и жирный хрен, как она делала, когда спускалась с трапа самолёта под палящим солнцем чужой страны. Пока папа ошивался на одной с ней территории, Джет чувствовала, как все СМИ Америки дышат ей в затылок, и во главе — он, Норман Джет, напоминающий Джой о приличиях.

И, черт, что ужасного она делала на тех же Филиппинах или в Бразилии? Да ничего такого, что не делали на отдыхе другие люди. В свои девятнадцать она инициировала публичный каминг-аут, и уже тогда можно было прекратить плясать под его «приличия», но нет же. Джой изворачивалась до последнего, старательно обходя запретные темы. Красным крестиком он отмечал обсуждение ее гомосексуальности, Роуз, их отношения с Кэролин и слово «нет», если в разговоре они касались ее обучения в Йеле и работы на «БМВ».

С ума сойти. Какой же идиоткой она была.

Впервые за много лет, сидя на пирсе Манхэттен-бич, в получасе езды от собственного дома, Джой подумала, что она точно так же могла проводить свои уикенды и отпуска в пределах Штатов, как и вне. Может, тогда бы она встретила вместо Леты другую девушку; коренную американку, например, и тогда бы Джой не отрывала ее от собственной жизни, а у каждой сохранилась бы своя. Никаких жертв. Изоляций. Сложной адаптации. Джет ощущала себя полным дерьмом, когда спустя полгода после того, как она притащила Лету в ЛА, она оказалась вынуждена заниматься работой с утра до ночи. Отец тогда выкарабкивался после инфаркта, и на отношения не оставалось ни сил, ни времени, ни желания. Что ей было делать? Может, если бы Джой вела себя помягче, если бы нашла ей подходящие занятия… Или если бы смирилась с ее первой работой, не высказываясь, как последняя стерва… Да, может быть, тогда бы Лета не попала в свой жуткий бордель. В этот клуб, который Джой, проезжая мимо, страстно мечтала сжечь.

Боже, как же Джой хотела снова увидеть ее живой. Она так сильно скучала.

Так сильно.

Она осторожно выдохнула, опасаясь, как бы не сбить дыхание. Холодные пальцы судорожно сжимали собственное колено, пока невидящий взгляд, не отрываясь, сливался с розовым небом.

Они сидели на пирсе. Под ними статично шумел океан, а за их спинами — музыка из «Сапсана», в котором они ужинали. На Манхэттенском пляже было немного людей. Наверное, потому, что зона для желающих искупаться находилась через несколько километров от этого места, и здесь гуляли в основном только местные. Цветущие газоны и убранные аллеи напоминали бы «Сити Холл», если бы не бескрайний горизонт из водного кружева. Джой дышала тут полной грудью, пока теплый ветер ласкал лицо и шею, и окутывал шелком руки.

Ну, чем не чертова Бразилия? Даже лучше: никакой испепеляющей жары и танцоров самбы со всех сторон. Джой печально хмыкнула, взглянув на такую же спокойную, как море, Рейну. Она сидела совсем близко, чуть откинув голову, опираясь руками о пирс. Ее грудь в белом топе размеренно поднималась и опускалась, будто бы отдавая дань витающей в воздухе безмятежности.

— Никогда не бывала в этой части пляжа, — сказала Рейна, и ее словам завторили чайки издалека. — Так красиво. Как в Испании где-нибудь.

— На испанском острове разве что, — ответила Джой, вспомнив, что только однажды сидела вот так, наслаждаясь пейзажными видами, как суррогат туристки и ценительницы. Она заметила, что у Рейны смазался блеск на контуре рта и осторожно потянулась к уголку ее губ. — У тебя… Я поправлю.

Рей усмехнулась. В глазах, переливаясь, заплясали смешинки.

— Что? — комично хмурясь, спросила Джет.

— Так неправильно поправлять помаду, — улыбнулась она и покачала головой.

— А как правильно?

Рей медленно приблизилась к ее лицу. Пальцы Джой сползли на ее шею, и она застыла на секунду, когда теплое дыхание коснулось уже ее губ, сегодня не накрашенных ни помадой, ни сладким блеском со вкусом персика. Джет оставила невесомый поцелуй на мягких, чуть раскрытых устах, едва успев распробовать, что у Рей блеск сахарится клубникой. Она задержалась на них весьма целомудренно.

— Ты меня так динамишь, Джет, — тихо сказала Рейна. Ее томный, с поволокой, взгляд, неспешно скользил по лицу Джой. Они выпили по бокалу вина за ужином, и, погодя, Рейна стала ещё прямолинейнее, чем была. Бесконечная, сбитая речь превратилась в откровенно тягучий блеск в зрачках, и Джой, замечая это, чувствовала, как камень в ее груди становится всё тяжелее. Ее хрупкая уязвимость таяла под испытывающим взглядом девчонки, а ребра, как стена из терновника, расступались, открывая миру самое сокровенное. Джет это нравилось и одновременно нет; уязвимость пугала дебрями неизвестности.

Но потом она смотрела на Рей, эту девчонку — и смеялась сама себе. Это ведь просто девчонка. Безобидная, маленькая, забавно читаемая; а Джой все никак не могла скинуть перед ней свою наслоившуюся броню. На это, оказывается, надо куда больше сил, чем чтобы ее нарастить.

— Почему так? — спросила Рейна, всматриваясь в застывшие напротив глаза. Рейна будто бы не хотела, чтобы Джой опять ринулась изучать закатные облака и водный горизонт, словно никогда раньше такого не видела, отгородившись от любых разговоров глубже ироничных шуточек об артрите. — Ты все ещё вспоминаешь Лету, да?

Джой задержала дыхание, услышав знакомое имя. Уже давно никто не произносил его вслух. Ладонь Джой бессильно сползла с плеча Рейны. Джет посмотрела на девчонку, склонив голову.

— Наверное.

Рейна ничего не ответила. Она опустила взгляд на темное дерево пирса и просто взяла ее за руку. Пускай. Белые и бледные, с выступающими голубыми венами, и смуглые, отливающие бронзой и независимостью.

Никаких колец. Рейна, а не Лета. Ещё одно напоминание, впрочем, пустое.

Пылающий жёлтый круг почти исчез, утаскивая с собой пастельные, кремовые узоры. На пляже зажглись яркие фонари.

— Идиотское решение было, — вдруг сказала Джой, подумав о транквилизаторах. Они всё только заглушали с первого дня ее смерти, но никак не помогали пережить эту смерть. — Я сидела на сильных таблетках все эти два с половиной года, и теперь чувствую себя полной дурой. Прости, но… У меня такое чувство, что она умерла только вчера.