Джой залило краской как только она вынырнула из сна и поняла, какой долбаный стыд она устроила Роуз. Мозги, видимо, все же возвращались на место, потому что она буквально взялась за голову. Ей немедленно захотелось сбежать отсюда и не попадаться больше Эр на глаза, но это было глупо и, к тому же, невозможно. Джой сходила умыться в ванную; там же, стоя около раковины и вспоминая, какой длинный и гадостный сегодня выдался день, не сдержалась от потаканий новой дурной привычке: она сгребла кожу на бедре и ущипнула себя. Физическая боль иногда хорошо отрезвляла. Как пощёчина. Красный след от пальцев пришелся аккурат с тремя предыдущими синяками.

Она вышла обратно в гостиную. Там уже горел теплый свет торшера возле недавно обновленного мятного дивана, окна были наглухо зашторены и Эр стояла возле плиты, что-то негромко напевая. Что-то забавное. Сладкий запах шоколада ударил в нос, мгновенно согревая ледяную Джо изнутри.

Роуз улыбнулась ей, будто бы не было никакого мразотного позора днём. Они сели на диван, и Роуз заставила Джой поесть. Немного вегетарианской лазаньи перебили чувство тошноты, но Джой едва запихнула в себя еду, все ощущалось на языке пресной травой. Эр что-то беззаботно тараторила и попутно ужинала сама.

Она не заостряла внимания ни на чём, что у Джой, по правде сказать, комом стояло в горле, но Джой понимала, что сама инициировала всё это и сама должна начать говорить. Так будет правильно. Так будет честно. Только вот ей не хватало духу сказать вслух ту самую правду, от которой ей разрывало мозги и вскипала кровь, так что вместо долгих речей Джет просто вытащила из внутреннего кармана пиджака фиолетовый пузырёк. Вытащила его и в повисшей тишине показала Роуз. Чтобы она ещё раз, видимо, убедилась, какая на самом деле Джой слабачка.

Наркоманка.

Во рту стало горько.

Роуз молча посмотрела на пузырек, покрутила его в руках. Открыла, и прочитала на внутренней стороне мелким шрифтом: «Феназепам. 5мг». Затем она с завидным спокойствием поставила пузырек на журнальный столик, сходила к кухонному столу, разлила в большие кружки какао и отдала зелёную Джой.

Джой — без маршмеллоу и пенки. Роуз любила и то, и то.

— Давно? — спросила она. Эр была в замешательстве — Джой видела это по ее взгляду, который Эр прятала, пытаясь казаться невозмутимой. Она накинула на плечи Джой плед, и обняла ее одной рукой, поставив подбородок на ее покорно уложенную макушку.

Безупречная выдержка, подумалось Джет. Она опустила горячую кружку между коленей. Обхватила замёрзшими ладонями, вглядываясь в неважные детали интерьера.

И рассказала ей всё.

Длились эти таблетки с ней на самом деле давно, очень давно — Джой купила их, когда впервые вышла на работу после похорон Леты. Был совет директоров, она стояла во главе стола и вдруг почувствовала, что ее накрывает. Джой, разумеется, сразу вышла в туалет, но ей пришлось просидеть там битых полчаса, за дверью на полу, прежде чем она смогла вернуться в кабинет с адекватным лицом. Те сочувствующие взгляды до сих пор иногда приходили к ней кошмарах. Может, все собравшиеся там считали, что так выражают свое понимание, но для Джой не было ничего хуже жалости в глазах подчиненных; это ещё паршивее, чем презрение или насмешка, потому что если презрение может быть напускным, то жалость — это то, что превращало Джой Джет в пустое место. На летучке через неделю она устроила им штурм больше из-за этих взглядов, чем из-за того, что они плохо работали, и, казалось, они усвоили урок. Больше никто не смотрел на нее вот так.

Законные, назначенные врачом транквилизаторы начали купировать панические спустя какое-то время, и тогда Джой почти не принимала его. Она просто носила пузырек с собой, и иногда, предчувствуя редкие приступы, сразу растворяла таблетку во рту. Феназепам был ее шлюпкой. Перестраховкой.

Но потом Джет набралась смелости бросить амитриптилин (доктор Брукс уже совсем нехотя выписывал последние рецепты, каждый раз прощаясь с ней словами вроде «я надеюсь, это последний, вам пора обходиться без них», да и разговор с Роуз повлиял на нее тогда) — и вся ее заученная комфортная схема покатилась прямиком к черту.

Сначала Джет держалась, и ей казалось, что она вроде справляется, но все чаще в последнее время феназепам растворялся на языке не во время приступов, а просто так, чтобы заглушить ненужные мысли. Джой безрассудно мешала его со спиртным. Она, конечно, осознавала, что так нельзя, что бутылка «Шато» или «Каберне» вперемешку с наркотой — это чересчур, и что ей нельзя пить за рулём «Гленффидич», и что спать с Рейной, предварительно накачавшись феназепамом, чтоб не отталкивать ее снова, плохая идея. Она все это осознавала, она ведь не идиотка. Но воплотить это осознание в жизнь было сложно.

Так сложно, что у нее не получилось.

Джет ведь не умела вести откровенные беседы о себе, патологически не умела; каждая из таких — по пальцам можно пересчитать — унижала её. Опускала на один уровень с ее туфлями. Джой испытывала такой безумный, маниакальный стыд от собственной откровенности, что куда легче было просто послать весь мир, или убить весь мир — лишь бы не облекать свою слабость в слова. Слова имеют форму и делают все сказанное осязаемым. Осязаемое значит реальное.

А она не тряпка.

Не тряпка.

— Джо, — тихо выдохнула Роуз, — я скажу очень банальную штуку, Али научила меня в это верить: игнорирование своих чувств равно побег от них. Вот что слабость — убежать. А остановиться и честно посмотреть ей, слабости, в глаза — это начало борьбы с безволием.

— Я просто облажалась, Эр, — грустно хмыкнула Джой. — Я нагрубила Рей. Я глотаю феназепам, от которого вся страна в ужасе. Я сделала какой-то бред, и теперь мне ещё и так неловко перед тобой… Прости меня. Я не знаю, почему я такая конченая. Почему не могу просто жить, как все. Я все время хочу как лучше, а получается полное дерьмо.

— Эй, — нахмурилась Роуз и легонько отстранила от себя Джо за плечи, чтобы видеть ее лицо. Оно горело, как будто его опустили в пылающую бочку, — всё можно исправить. Никакая ты не конченая. Слышишь меня? Ты сильная, умная, самая упрямая в мире женщина, которую я знаю, и именно поэтому я верю в тебя больше, чем в Деву Марию, — совершенно серьезно кивнула она, отчего у Джой вырвался смешок. — Посмотри, Джо, со стороны: ты же стена. Ты всё можешь. Всё-всё. И иногда плакать, да, тоже, и жаловаться, и ошибаться, и даже быть честной с теми, кто любит тебя. Я люблю тебя. И буду любить всегда, в любом состоянии, что бы ты ни сделала. Даже если ты вдруг окажешься главой подпольной организации по казни молочных ягнят.