Ехала одна. Миша ночевал в городе — следил за порядком.

Боязнь и тревога не то чтобы ушли, но отступили перед дремотным спокойствием. Да, может так случиться, что без меня всё переиграют. И в Зимнем, и на Мойке, у Рылеева. Но тут уж только ждать.

Ждать проще всего во сне…

— Эмма Марковна, приехали.

Приехали на Сенатскую. Была уже половина восьмого утра, сенаторы присягнули. Но не разъезжались, так как должен был прибыть новый император и члены Госсовета, не являвшиеся сенаторами.

У входа меня ждал Миша. Улыбнулся бодрой улыбкой человека, не спавшего ночь и освежившегося литром кофе:

— Порядок, Мушка. Дополнение к Манифесту отпечатано. Едут!

Действительно, в полумраке Адмиралтейского бульвара показались сани и верховые фигуры.

— Будет новоиспеченный царь, — шепнул супруг, — а вот мамочка заявила, что согласна на ограничение самодержавия, но не согласна об этом слышать.

Я не верила все равно. До той минуты, когда появился император и генералы заполнили зал. Не без затруднений: понадобились дополнительные кресла и скамьи.

В зале было жарко, если не сказать душно. Супруг оказался рядом с начальником, а я — едва ли не на галерке. Слегка подтанцовывала, чтобы не заснуть.

Но все равно пропустила минуту, когда началось чтение нового документа.

«Божиею поспешествующею милостию мы, Николай Первый, Император и Самодержец Всероссийский…» «Понимая волнения и опасения наших верноподданных…» «Преисполненные желания всеобщего благоденствия…» «Понимая недопустимость существующего стеснения помещичьих крестьян…» «Осознав необходимость дополнительных прав для Государственного Совета…» «Необходимость исправления некоторых законов…»

Интересно, как составлялся этот документ? Возможно, как Манифест о вступлении на трон: написал Карамзин, отредактировал Сперанский.

Если в зале кто-то и дремал, то только я. Сенаторы вертели головами и разве что не дергали себя за уши, желая убедиться в реальности происходящего. Ну да, царь сам себя ограничивает и берется покончить с крепостным правом в течение десяти лет.

Но все же это были слова, пусть и написанные. Требовался поступок.

— Мушка, проснись и лети!

Миша подкрался, дернул меня за рукав:

— Они пришли. Стоят на площади, но не знают, кому вручить.

Я мгновенно вышла из летаргии. Выскочила. Вернулась через десять минут. Как раз когда закончилось чтение.

Дальше требовалось соблюсти подобие субординации. Супруг посовещался с престарелым министром, тот что-то сказал царю. И я услышала профессиональный голос церемониймейстера:

— Его императорское величество изволят, чтобы Эмма Марковна Орлова-Шторм огласила полученные сведения.

Звездный час, звездная минута… Все отдала бы за постель и чашку какао. А тут надо идти в центр внимания.

— Ваше императорское величество, — сказала я после подобающего книксена, — вот тетрадь, в которой участники тайного общества вписали свои имена. Эти люди отказались от своих умыслов, в том числе столь страшного, как покушение на жизнь монарха. Они признают свою вину и вверяют свои судьбы вашей милости. И надеются, что смогут и дальше служить Отечеству.

По рядам пронесся ропот.

— Если люди отказались от своих умыслов, мне незачем знать их имена, — сказал новый царь, — поэтому я считаю должным…

Почему же он говорит так медленно? А, он готов сделать красивый жест. Но в этом здании находится впервые. И не видит очень важного элемента тогдашнего жизнеобеспечения.

— Ваше императорское величество, — дерзнула я, — печка слева от вас.

Первая же подошла и, не жалея перчаток, открыла заслонку.

К счастью, внутри были угольки.

Император эффектно бросил в огонь тетрадь. Но несколько листов выпали. И я поспешила опуститься на колено, чтобы поднять листочки и кинуть на угли.

Остров между Евразией и Америкой

— Эй, медведка, что у нас на обед?

— Сти из кабарги, печеный лосось и клюквенный квас, о повелитель огня.

Можно было проворчать, что «сти» — без капусты, да и лосось будет подан без гарнира.

Но не буду обижаться на кухарку. Во-первых, это лучшая стряпуха из племени Береговых Медведей. Во-вторых, не стоит дразнить Фортуну, придираясь к бытовым мелочам. Я на свободе, у меня нет врагов, есть еда и неплохие перспективы.

Честно говоря, я и представить не мог, что мне так повезет. Позапрошлая зима оказалась одной из самых тревожных в моей жизни. Особенно в те дни, когда я узнал, что предотвращен антиправительственный заговор, а товарищ министра, супруг Особы, вошел в силу при новом императоре. Нет ничего хуже, когда твои сильные враги становятся всемогущими, а ты — в тюрьме и, главное, в их власти.

Но все оказалось не так и страшно. Следствие завершилось за два месяца. Я максимально облегчил его работу и оставил в тени лишь несколько почти недоказуемых эпизодов вроде избавления от временно полезных сообщников. Даже выгораживал уже исцеленного слугу; впрочем, мне с самого начала было обещано, что для него обойдется без кнута, и обещание исполнилось. Как я и предполагал, пожизненную каторгу в честь восшествия на престол заменили двадцатилетней.

Перед отправкой меня посетила Особа. Она была лаконична.

— Мне не так важно увидеть вас, сколько важно, чтобы вы услышали и запомнили мои слова. Сегодня вы видите меня последний раз. Если, — продолжила она, понизив голос, — вы снова приблизитесь ко мне и к моей семье, вы будете уничтожены, и не в смысле потери положения в обществе — его вы уже потеряли. Если вы однажды избавитесь от цепей и даже получите свободу, сторонитесь меня. Прощайте!

Особа говорила тихо, но яростно. Я чуть не зааплодировал, но ограничился незамысловатой благодарностью. И печально вздохнул, лишь когда Особа удалилась. Какая женщина!

Что же касается слов насчет цепей и свободы, они оказались удачным предсказанием. Каторжный этап моей жизни стал еще короче, чем я предполагал в Петербурге. Я немного побаивался, что меня будут держать в одной из крепостей северо-запада, но отступления от судебной практики не произошло. Еще до лета я оказался в Восточной Сибири — знакомый край, и тем более знакомые типажи.

Анекдот: начальник каторжного завода был искренне убежден, что я сторонник цесаревича Константина, и ждал, когда же пришлют других политических преступников. Я разочаровал бедолагу: их не будет, кроме меня. Впрочем, версию о политической подоплеке своего приговора не опровергал.

Начальник был типичным сибирским хитрецом, способным провести любого ревизора из столицы. Но не меня же. Для начала я привел в порядок его канцелярию, составил рапорт с перечислением заслуг, и чинуша получил Владимира IV степени гораздо раньше, чем рассчитывал.

После этого я не только был раскован, но и добился, чтобы цепи сняли с Феликса. Пообещал дураку, что через пару лет он станет начальником всего заводского округа, а я буду его верным помощником. И он решил, будто приобрел в моем лице надежного исполнителя своих мечтаний…

Радоваться жизни в краю, где лед не сошел еще в мае, а снег идет уже в сентябре? Извините, я избалован климатом провинции Ла-Риоха.

Поэтому я честно принялся за обустройство каторжного завода, пообещав сделать его образцом подобного учреждения. Попутно подобрал себе команду — предвидел надобность в плотниках, гребцах и носильщиках. Пятерых молодцов-простаков, каждый из которых еще на каторге получил практические доказательства, что попытка меня предать заканчивается смертью. И особая удача — один оказался архангельским помором с опытом плаваний на небольших суденышках.

Настала ночь, когда молодцы были раскованы и согласились составить компанию мне и Феликсу в путешествии; настал день, когда начальник наконец-то проснулся и узнал, что семеро каторжан бежали, а все средства для погони — и лошади, и лодки — приведены в негодность.