Отвечать пришлось на вопросы, к которым я была максимально не готова: о моей многочисленной провинциальной родне. По версии хозяйки, я должна была знать о ней больше, чем она, прекрасно осведомленная о Салтыковых-московских, а также питерских…

Существует книга «Как говорить с умным видом о книгах, которые ты не читал». Увы, книга «Как говорить о неизвестных людях так, будто они тебе известны» мне не попадалась. Поэтому я не просто плыла, а, пожалуй, впервые была так близка к провалу или к признанию самозванкой. Особенно когда случайно передала привет от Салтыковой-рязанской, как тотчас же выяснилось, умершей за два года до Пожара.

Спасибо хозяйке, самозванкой меня не признала, зато стала поругивать мою мать.

— Ох, Степанида Платоновна, вечная ей память, как же так дочку-то воспитать можно! Пансион, науки, а родню не ведает.

Тут же выяснилось, что покойный супруг Эммочки в гостях у нее не бывал, зато о моем замужестве она слышала.

— И не воспитывала, и не приглядывала — выскочила самокруткой за первого франтика встречного…

— Наталья Григорьевна, — сказала я сухо и даже, пожалуй, громче, чем следовало, — мой супруг, Михаил Шторм, пал в бою за государя и отечество!

— Горюшко, соболезную, — вздохнула хозяйка без малейшего сарказма. — Траур годик относила? Это правильно, милая моя. Теперь тебе замуж надо…

Эк я попала! Ехала в Москву раскрыть тайну своего наследства, а попала в добровольное брачное бюро. Столь цепкое, что не вырваться.

Лизонька, не доев щи, начинала подремывать. Надо бы отправить ее спать, тем самым прервав разговор. Да и самой заснуть.

Но хозяйка вошла в азарт.

— Сейчас мы тебе, милая, столько женихов найдем! У меня пяток на примете: Голицыны, Бутурлины, Загряжские! Да вот Ростовцевы-орловские — три молодца на примете: Николя, Пьер, Мишель, а папенька их недавно в камергеры пожалован. Сегодня же читала…

— Наталья Григорьевна…

Но хозяйка будто с цепи сорвалась. Ей показалось, я не верю тому, что она прочитала в газете, она велела принести «Московские ведомости» и подать очки. Надела их, прищурила глаза. Но, верно, окулист ошибся со стеклами, и она подняла их на лоб, чтобы использовать естественное зрение.

— «Мартышка к старости слаба глазами стала, а у людей она слыхала…» — с ужасом услышала я голос Лизоньки и вспомнила, что не так давно рассказывала ей эту басню.

— Что-что ты говоришь? — удивленно спросила хозяйка. И я представила нас на темной улице, среди метели. Вещи бы не забыть…

— Это басня Крылова про мартышку и очки, — простодушно сказала Лизонька.

— А я в книге-то ее не видела, — удивилась хозяйка. — Петр Павлович говорил, что Иван Андреич ее в столичном салоне у князя Шаховского читал, жаль, не запомнил. Скажи-ка дальше.

Лизонька скоро сбилась, мне пришлось продолжить. Хозяйка расхохоталась, даже не подумав, что история про близорукую обезьяну относилась к ней.

— А что-нибудь еще вам известно, что Иван Андреич писал, да вот мне читать не довелось?

Я не очень представляла хронологию творчества Крылова. Оказалось, что про Ворону и Лисицу, про Лебедя, Рака и Щуку она знает, а вот про Обезьяну у зеркала да про Петуха и Кукушку — нет.

А я-то откуда знаю? Надо было в детстве заучить «Волка и ягненка». Я знала, чем закончится, казалось — пока не выучу, у бедного барашка есть шансы. Листала сборник дальше и случайно выучила два десятка других басен. Ну а в дороге, когда не было настроения сочинять сказки, рассказывала их Лизоньке.

Наталья Григорьевна была в восторге.

— Вот ты, милая, в каких кругах-то вращаешься — знаешь те басни нашего Ивана Андреича, какие не печатаны еще или до Москвы не дошли!

Стол преображался. Появилась кулебяка с семгой, сыр и столь же изящно нарезанный окорок, различные разносолы, вино. Наконец-то попробовали и мой зефир.

Хороший мне урок, конечно. А на будущее — тем более. Провинция-с по одним уложениям живет, а высший свет, вернее столичный, по-своему. Я уже поняла — в России сейчас две столицы: Питер, где император и министерства, и Москва, где живут отставные чиновники и крутятся купеческие деньги. Два центра ресурсов и силы, очень разные, но в одном схожи: их элитным обитателям не очень интересны урожаи, удои, позднее половодье и прочие темы провинциальных разговоров. Им управляющие присылают оброк, зимой приходят обозы с провизией, ну, еще летом можно съездить в поместье. А так светские столичные разговоры — кто за кого вышел, кто получил новый чин, родился, умер. У некоторых, гордящихся просвещением, еще и причастность к культуре, пусть и не без понтов, — модный роман, новая пьеса, незнакомая басня, как в моем случае.

Так что в этом случае я попала впросак скорей не с баснями, а с урожаями. Басни-то спасли — из сомнительной провинциалки я была сразу произведена в салонную даму, которой доступен эксклюзив. Если в этом мире буду жить не только в поместье, но и в столицах, надо понимать, как обращаться с их вельможными обитателями.

Ну да ладно. Приют нам дали, а надолго задерживаться в гостях я не собиралась — не дай бог, всерьез сватовство затеется.

Но и обижать великосветскую старушку никак нельзя. Потому что в ее власти как следует нагадить, создав мне такую репутацию в «приличном обществе», в этой самой грибоедовской Москве, что переменить ее на позитив будет непросто.

Учитывая дядю-котика и его домогательства, графиня Салтыкова во врагах мне точно не нужна. Благо удалось немного отвлечь Наталью Григорьевну Лизонькой и ее образованием. Потому что хорошая гувернантка по рекомендации знающей дамы мне действительно не помешает. А откорректировать нынешние педагогические методы внутри своей семьи я всяко сумею.

Устроив ребенка в безопасности, я приступила к главному: походу в никитинскую контору, чтобы мимо соглядатаев.

По зрелом размышлении я решила не плодить сложностей и переодеться купчихой. Богатой, дородной и важной. Благо такая гостья в конторе никого особенно не удивит. Может подъехать на извозчике из тех, что поприличнее. И спокойно обратиться к приказчикам.

Про купеческую моду нынешних лет я знала не то чтобы много, но достаточно. Павловна отправилась в гостиный ряд за недостающими элементами гардероба, намереваясь потратить на это остатки моих наличных капиталов. Ворчала, но пошла.

Остальное решилось на месте. Следующим утром я и отправилась в экспедицию за ресурсами. Благо графиня Салтыкова по великосветской привычке раньше полудня проснуться не изволили. А купечество нынче наоборот — начинает трудовой день едва ли не в пять утра. И конторы к семи уже открыты. Выскользнуть с черного хода, переодеться в возке и покинуть усадьбу получилось без особых проблем — беспечный тут нынче народ. Даже при всей любви к сплетням.

Противнее всего оказалось белиться толстым слоем, румяниться чуть ли не как матрешка и… чернить зубы. Да-да! Я наивно думала, что этот обычай давно сгинул в пучине допетровской истории, ан нет. У купчих оно до сих пор самый шик!

Зато мама родная в такой маскировке не признает, даже если очень постарается.

В общем, до никитинской конторы я добралась без проблем. Еремей поймал мне извозчика и сам взгромоздился на запятки: приличной купчихе, как и приличной барыне, невместно шастать по городу в одиночестве. Обязательно нужен сопровождающий. Ерему одели по-городскому, слегка постригли бороду по приказчиковой моде, причесали — и готово.

— Вам чего? — встретили меня в конторе довольно неприветливо, хотя и гнать не стали. Знакомый приказчик оказался на месте, повезло.

— От барыни Эммы Шторм письмецо имею, — выдала я заготовленную фразу. И сняла перчатку, которую до того прятала под нарядный шелковый платок.

Приказчик во все глаза уставился на то самое кольцо, которым некогда откупился от меня староста Голубков. Очень оно приметное оказалось, хотя и не сказать, чтобы особенно драгоценное. Средненький сапфирчик, мелкая бриллиантовая обсыпка. Но вензель «Ша», вырезанный на камне, очень в тему. Уж не знаю, что он обозначал для того, кто этот перстень изначально заказал, а мне под мою фамилию подошло. Я еще в Нижнем снесла кольцо ювелиру и попросила уменьшить размер. Использовала камень как печатку, оттискивая вензель на сургуче.