Василий и Василиса, спасенные мною прошлой осенью от Аракчеева, не просто укрылись на Чумном острове, а прижились. И если Василий пошел по хозяйственной части, то его молодая супруга всерьез занялась медициной. Причем самой «неженской» отраслью — хирургией. И выбрала себе едва ли не самый ответственный функционал в операционной Пичугина — анестезиолога.

С той поры, как я помогла провести первый эфирный наркоз, всегда относилась к этой методе с опаской. Пичугин, когда освоил операции над пациентом, погруженным в глубокий сон, действовал подобно средневековому зодчему, незнакомому с сопроматом: не жалеть материалов для несущих конструкций, лишь бы не рухнули своды. Пациенты Пичугина спали крепко, но были два трагических случая, один из которых, увы, поставил крест на его официальной врачебной карьере.

С той поры хирург-новатор предпочитал «недоливать». Получалось полусон-полуболь. При простых и быстрых хирургических воздействиях — ничего страшного. Но если операция длилась долго, например ампутация или извлечение ненащупанного инородного тела, пациент просыпался. И приходилось удерживать бедолагу, будто никакого наркоза и не бывало.

Василисе это не понравилось. Особенно когда однажды мальчику из Воспитательного дома делали операцию на желчном пузыре и бедняжка проснулся от малой дозы. Василиса обнимала его, умоляла потерпеть.

А потом взялась за дело сама. Несколько раз пообщалась со мной до отъезда, узнала среди прочего о массаже сердца. И после моей беседы с доктором получила статус не просто ассистента, а ответственного за состояние пациента в наркозе. Проще говоря, анестезиолога.

— Миша, давай представим, что нашему герою и хвастуну будет достаточно только одной операции. Свинец вынут, голова восстановлена, ну, месяц на реабилитацию. Но потом пребывание Якубовича в Петербурге потеряет смысл, и он вернется на Кавказ еще до осени. И дворец захватывать будет некому, — договорила я чуть тише.

— Он и по жизни-то его не захватит, — усмехнулся муж и тут же добавил: — Хорошо придумала, Мушка. Остается заманить героя на операционный стол. Только не будем говорить «совсем-совсем без боли». Не согласится.

— Придумаем, как заманить героя, — ответила я. — Уж больно хорош куш. Лишим машину заговора главного движка.

— Между тем есть еще более надежный способ, — задумчиво сказал муж. — Если уж решили ломать историю…

— Только не предлагай кого-нибудь грохнуть.

— Наоборот. Мы должны сохранить жизнь…

— … царю, — сказала я, и муж улыбнулся: догадалась, Мушка.

— Если не знаешь, что делать, — продолжил супруг, — то заморозь ситуацию. Царь отправляется на юг, возвращается живым, а лучше не отправляется вообще и наконец-то дозревает до публикации Манифеста о престолонаследии. Чем разряжает основную мину. Ну а мы понемножку деактивируем остальные… Мушка, а зачем, кстати, царь поедет на юг?

— Лечить царицу, — вспомнила я. — Точнее, самостоятельно осмотреть место ее санаторной зимовки.

Со своим прежним школьным знанием истории я как-то не задумывалась, почему государь всея Руси скончался в скромном городке на берегу Азовского моря. Помнила эпиграмму, приписываемую Пушкину:

Всю жизнь свою провел в дороге,

Простыл и умер в Таганроге.

Думала — ехал куда-то, простыл, остановился, помер. А как стала современницей царя и получила доступ к придворной хронике, то все оказалось интереснее и понятнее. В Таганроге он уже бывал, городок приглянулся, царь даже распорядился часть таможенных доходов передать на благоустройство порта.

Императрица болела, врачи рекомендовали теплые края. У Александра Палыча — чувство вины, в прошлом году умерла Софья Нарышкина, его внебрачная дочь. Скончалась от туберкулеза, а эта болезнь в ту эпоху была неизлечима. Лично я понимала пределы своих возможностей и не бралась. А то, что в лаборатории Пичугина на каспийских дынях вызревает некая плесень, так это жалкие потуги на самый крайний случай для самых близких. Поэтому я советовала через Николая Палыча: везите бедняжку из Питера на юг, пока не поздно. Не поверили, и вместо свадьбы с Андреем Шуваловым — похороны.

Между прочим, не была ли я тогда слишком настойчива в своих советах? Не тогда ли у меня сложилась репутация пророчицы-горевестницы? Подтвержденная после ноябрьского наводнения по полной программе.

Да, после печальной истории с Софьей царь горевал так, что не скрыть. И когда придворные врачи сказали, что предстоящую зиму царице лучше провести не в столице, Александр Палыч отнесся к этому как к делу государственной важности. Но супруге монарха быть за границей, одной, — как-то не то. А благодаря завоеваниям бабушки у России есть теплые берега. Крым царю не приглянулся, зато вспомнился милый сердцу Таганрог…

Я не раз покопалась в памяти и вспомнила некоторые детали того путешествия. Царь стартовал раньше, прибыл в Таганрог, проследил за ремонтом резиденции — даже сам вбивал гвозди для картин. Заодно решил, раз уж оказался на юге, осмотреть окрестности. Съездил в Ростов, в Новочеркасск, потом в Крым. И вот там — экая трагикомедия — по пути верхом из Балаклавы в Севастополь простыл на осеннем ветру так, как на Балтике не простужался. Вернулся больным в Таганрог… Что было дальше, помнят все.

Теперь здесь мы, отлично знающие, чем эта поездка обернется для Александра Палыча и всей России. А значит, ее нужно предотвратить. Как? Напомнить, как «предсказала» наводнение. Может, и сработает.

Между тем память выдала, что в ближайшие месяцы, но точно до драматичных ноября-декабря произойдет еще какая-то особая бяка. Частная, но с государственными последствиями. Может, я о ней и вспоминала… даже, пожалуй, вспоминала прошлой осенью. Но нет в мозгу поисковой системы, не сделать запрос по ключевым словам. Буду надеяться, всплывет.

Пока же надо отвлечься от царей и цариц. Вот рядом мой супруг и повелитель, с которым я была в разлуке почти три месяца.

— Миша, возьми бокал, — улыбнулась я, — пойдем на балкон, поговорим о нас.

Так и сделали. Эти белые ночи ненадолго, а для дел — весь завтрашний день.

Настал день, и дел оказалось ну очень много.

С утра я собирала-отправляла Сашку. Не в школу, а к другу-царевичу. Чтобы он был умыт, одет, причесан — с этим справится Павловна. А я нашептала сыночку спецзадание. И он обещал не подкачать.

Потом принялась за разбор корреспонденции. Так-то все в порядке, хотя отметила пару производственных площадок, где надо побывать самой. Разобраться, кто виноват, и премировать обе стороны конфликта. Или не премировать.

Душевное письмо пришло из Голубков — моего первого, самого трудного, самого любимого поместья. Никаких жалоб и прошений, никаких бесчинств и лихоимств. Не видят во мне ни долгожданного судию, ни спонсора. Просто ждут в гости чудную барыню Эмму Марковну, оказавшуюся доброй без кавычек.

— Маменька, когда поедем в Голубки, Степу с собой возьмем? Он с друзьями повидаться хочет, — спросила Лизонька, прочитавшая вслух письмо из поместья.

— Возьмем Степу, тебя и учебники, — ответила я. — Только в этом году вряд ли.

Подросток, по детской привычке губы надула. Странно, столько всего повидала в этом году, в том числе иноземное море. А вот хочет в родное поместье.

Тут еще в моем училище завершился учебный год. Почти половина мальчишек отправится на каникулы к родне. Некоторым путь за две-три губернии. Хотят похвастать отцам и матерям, какие они ученые и умелые. Лучших учеников надо прилюдно наградить грамотами и сувенирами, а вот денежную помощь раздать тайно, не столько по заслугам, сколько по потребностям, иначе будут обиды. Сама себя сделала шефом училища — расхлебывай, Эммочка.

Выкроила время и обсудила с мужем, как заманить кавказского героя на операционный стол. Решили запустить слух, будто некий французский пират Жан Огнеглот получил картечь в башку, узнал, что в России делают уникальные операции на голове, во сне пациента, и захотел приехать. Но испугался. Пусть Якубович патриотически возмутится: как это, лягушатника собрались латать, когда русскому офицеру голову вылечить не могут⁈ Он-то не боится.