Поднялся занавес. Зрители усердно хлопали, но еще усердней хлопало открываемое шампанское. Такой фуршет в храме культуры, пусть и во дворце, меня не возмутил. А подвиг на озорство.

Ведете себя как в балагане — будет вам балаган! В ожидании проды рекомендую сказку о магической академии, некромантии и жутких тайнах https://author.today/work/396418

Пустилась балаганить с первого явления, когда Фигаро измеряет аршином площадь супружеской спальни. Тут же перевела полученные данные в английские футы и модную французскую метрическую систему. Сжалилась над директором-режиссером и пошла по классическому тексту с любовной интригой.

Однако шуточки продолжались. Например, в десятом явлении Фигаро начал перечислять Керубино радости военной жизни: «…конец пышкам, пирожным с кремом, конец пряткам и жмуркам. Вместо этого бравые солдаты, загорелые, оборванные: на-пра-во, на-ле-во, марш вперед к славе, да гляди не споткнись дорогой, а то один меткий выстрел…»

Для наглядности я выхватила револьвер и шесть раз подряд пальнула в потолок, причем предупрежденная Лизонька после каждого выстрела восторженно кричала «еще!».

Неужели есть чудаки, которые считают, что револьверы ни на что не годятся? Офицерство приветствовало подготовленный экспромт овациями.

Небось еще не родился — а может, и родился, кто его знает, — Павел Чехов, отец великого печального юмориста. Но чеховский афоризм — если бы вместо пьес давали недоразумения, публика платила бы вдвое больше, — этот афоризм был актуален и тогда. Публика пила шампанское, хлопала и упивалась недоразумениями и вставками в текст.

Особенно я распроказилась в знаменитом монологе Фигаро. Том самом обличительном революционном монологе о том, что одни рождаются с серебряной ложкой во рту, а другим приходится выгрызать счастье по кусочкам, ползти вверх по социальной лестнице, то и дело скатываясь на пролет вниз.

В моем варианте Фигаро не состряпал комедию из гаремной жизни, а написал почти шекспировскую драму о таинственно умершем короле, о наследовавшем ему старшем принце и младшем принце, который поклялся в ночь королевской смерти никогда не царствовать. Бедный суфлер замолк, ожидая, когда я вернусь к тексту Бомарше или нас всех арестуют.

Реакция последовала ожидаемая. Ни хлопанья, ни перешептывания, ни вздохов. Только слышен далекий журчащий ручеек — кто-то опрокинул бутылку с шампанским, и вино льется с яруса на ярус.

И вдруг в тишине раздался одинокий хлопок. Сухой, сдержанный, скупой. Но будто плотину прорвало.

Пока зал аплодировал, суфлер успел меня изругать, а я — извиниться. Мы вернулись к каноническому тексту. Но не надо быть Кассандрой, чтобы чуять: кое-кто из важных зрителей ждет не финала с водевильными куплетами, а ответа на очень интересные вопросы.

Едва мы раскланялись за опущенным занавесом, директор промчался за нашими спинами, как наскипидаренная овчарка по краю овечьей отары. «Немедленно переоденьтесь и уезжайте», — доносилось его рычание.

Фигушки-фигаровушки вам, не уеду.

Впрочем, и без моих фигушек нашлись люди, желавшие, чтобы я осталась. Едва мы вошли в гримерку, раздалась брань — директора изгоняли из коридора.

— Прошу вас быстрее закончить и следовать за нами, — раздался знакомый голос.

Я обернулась и увидела человека, просившего называть его «сенатор». На этот раз без маски.

— Граф Новосильцев Николай Николаевич, — с усмешкой заметила я, — к чему такая спешка?

— Вам следует поторопиться! — повторил сенатор и императорский представитель при дворе великого князя. — Иначе вас выведут силой.

За спиной сенатора маячили драгуны, готовые войти в гримерку.

Этот дурак так и не понял, кто играл Фигаро? Кстати, я еще в мужском костюме, а в нем карманы, и это важное достоинство.

Достала револьвер, положила на полку.

— Если вы не спали в зале, то должны были понять: эта штука стреляет шесть раз подряд. Ваши угрозы опасней для вас, чем для меня…

Внезапно драгуны за спиной сенатора отпрыгнули от двери. Как сеттеры, когда в комнату хочет войти алабай.

Для офицеров их уровня это и был алабай — генерал от инфантерии, «ваше высокопревосходительство».

— Николай Николаевич, ну что же вы так? — сказал он неожиданно мягко и тихо, как учитель танцев или торговец живописью. — Опять самовольничать? Господин актер, я Дмитрий Курута, доверенное лицо его императорского высочества, а они желают видеть вас немедленно.

Немедленно так немедленно. Сюзанна-Настя кивнула, мол, позаботится о Керубино-Лизе, и я пошла за генералом. Знала о нем немного — он грек, друг Константина с детства и неофициальное второе лицо в Царстве Польском.

— Маменька, — наябедничала Лизонька, — пока нас не позвали наверх, двое офицеров предложили Сюзанне руку и сердце, а еще двое обменялись вызовами. Настя, ведь все было так?

— Керубино деликатно не упомянул десяток непристойных предложений, — ответила Анастасия.

Мы стояли на балконе отведенных нам апартаментов в Бельведере. Уже за полночь, но спать не хотелось.

С князем вышло неожиданно просто. Я представилась в начале разговора, чем огорошила Константина Палыча. Он-то думал, что придворная партия подослала актера со спецзаданием, а оказалось — на сцене самая загадочная дама империи.

Оттого-то разговор шел легко. Репутация великого князя была… гм… трудной. Но в этот вечер она обернулась самой лучшей стороной.

Естественно, он захотел узнать, как же супруга товарища министра оказалась на сцене и почему допустила такую вольную трактовку классической комедии.

Я рассказала всё. Как меня в предместьях Варшавы захватил эскадрон в черных масках и заточил в замке. Как я решила связаться с доверенным человеком и заказала у него торт, да так, что он сразу догадался, кто заказчик. Как узнала про сегодняшний спектакль и решила разнообразить комедию положений заменой состава актерской труппы.

Рассказала, как моя секретарша аккуратно поместила в бокалы снотворное, причем проследив, чтобы в сосуде Керубино снадобья было поменьше. Заодно охарактеризовала Анастасию как верную помощницу, вспомнила пару других случаев, когда она выручала меня из трудных ситуаций. Великий князь дивился — надо же, девица способна на такие подвиги! Ну а потом перешла к тому, как театр прибыл во дворец и я решила поразвлечься.

Константин Палыч слушал, искренне смеялся. Поглядывал на меня сначала просто лукаво, потом со все большим интересом. В какой-то момент взыграло мужское — великий князь, сам того не замечая, расправил плечи, распушил усы, как приготовившийся к охоте кот, и заблестел глазами.

А я демонстративно не замечала взглядов, в которых проскальзывал флирт. И думала об этом странном человеке со столь разнообразной исторической репутацией.

Детство в тени старшего брата Александра, любимого внука Екатерины. Грубость и вспыльчивость едва ли не с колыбельки, классический комплекс трудного ребенка, подростковый протест. Как и у всех Павловичей, военное дело на первом месте, но гораздо раньше старшего оказался на настоящей войне — Итальянский поход Суворова, сухари, жара и жажда; командование думает не как обеспечить комфорт царскому сыну, а как не проиграть очередное сражение. Нагляделся на трупы, поварился среди интриг, закалил характер. Потому после страшной мартовской ночи, когда отец скончался от «апоплексической табакерки», резко заявил: пусть после этого правит брат, если ему хочется.

Характер — костер: и погреться, и обжечься. Женили без любви на немецкой принцессе, обижал бедную супругу, но все же решил не мучиться всю жизнь и ее не мучить. Добился официального развода — очень непросто по тем временам — и женился уже по любви.

Я говорила, вспоминала все, что связано с этим некрасивым, вспыльчивым, но при этом искренним человеком. И чувствовала, как противны ему любые интриги и хитросплетения, как по душе грубоватые шутки и приключения, а еще — прямота.