Против этого выступили и великие князья, и Милорадович. Александр Палыч нашел компромиссный вариант: нас за предостережение дополнительно не наказывать, но демонстративно проигнорировать и южную поездку совершить.

Да уж, Эммочка, предупредила царя.

Бесполезны оказались и два других предупреждения. Судя по доходившим слухам, Аракчеев принял все меры безопасности, кроме одной — даже не пробовал урезонить любовницу. Что же касается сентябрьской дуэли, я написала письмо одной из сторон, хотя и знала, что оно полетит в корзину нераспечатанным.

Ну а Фотий, не добившись моего ареста по церковной линии, ограничился слухмейкерством. Среди прочего выпустил и такой: кто воспользовался моими врачебными услугами и не покаялся в том, как в смертном грехе, умрет от более тяжкого недуга, чем излеченный. Правда, осознал, что мой недавний пациент — царский брат, поторопился выпустить апгрейдированную версию слуха: если он, архимандрит Фотий, кого-то лично благословил, то этого не случится.

Как я помню, святым этому деятелю не бывать, но неприятно. И поэтому я решила взглянуть на будущего святого — Серафима Саровского в его земной жизни.

Время для визита было самым подходящим. Мне надо в очередной раз посетить Нижний Новгород. Заеду и в Саров, хоть и далеко. Муж сопроводить не смог — в Голубки приехали сотрудники из МВД. И вовсе не для следственных действий. Выяснилось, что за три месяца после отъезда супруга наступил не то чтобы полный коллапс, но застой и засор. Мише подлежало на три-четыре дня в него погрузиться, ну а я прокачусь.

С собой взяла Лизоньку. Ух как она стремилась в Голубки! Но за эти месяцы разочаровалась в радостях деревенской жизни. Да, накупалась в речке, хотя и ворчала — слишком мелкая. Нагулялась в лес за ягодами и грибами. Но понемножку начинала тосковать по усадьбе на берегу Невы, по огромному городу. Море — ладно. У меня было еще одно, более важное обещание: завести пансион для девочек, в котором, кроме светских манер, их учили бы естественным наукам и даже выдавали дипломы акушерок и фельдшериц — вот кто признает последние? Не то чтобы Лизонька сама хотела в нем учиться, но постоянно спрашивала: когда же я приступлю к этому проекту?

Не могу сказать дочке: может, и никогда. Потому-то так легко и взяла в поездку.

Прежде, когда ездила в Нижний одна, не очень задумывалась о безопасности. Если экипаж один, надежный Еремей никому не уступал кучерское право. Теперь же решила: поеду двумя экипажами.

Когда проверяла револьвер, вспомнила о Насте и печально вздохнула. Недавно Миша тоже его посмотрел, велел спуститься в подвал и разок пальнуть.

Вместо секретарши-компаньонки захватила второй экипаж. Им управлял кучер, отобранный Еремеем, и его сменщик. Еще раз взгрустнулось — приходится заменять качество количеством; пусть будут со мной трое мужчин. Так-то в губернии спокойно, Миша сам навел официальные-неофициальные справки, иначе бы не отпустил. Но уж очень дремучие леса будут по пути в Саров.

В Нижнем не задержались. Лизонька с грустью поглядела на пароход, кстати мой, уверенно тащивший к Рыбинску баржи с хлебом. Губки дрогнули, промолчала.

— И я тоже хочу вернуться, — сказала я тихо, обнимая дочку.

Отправились дальше, полями-лесами, а потом — почти лесами-лесами. Сентябрь был по-летнему сухим, но все равно иногда застревали среди корней на узкой дорожке. Помощники Еремея, могучие детинушки, почти без ругани высвобождали возки, а я дивилась мудрости будущего советского государства: надо же было в такую медвежью глушь запрятать атомный проект — Арзамас-16.

Ох, Эммочка, может, такого наворотишь — атомная бомба не понадобится. Или изобретут раньше положенного.

Прибыли на место. По пути выяснили, что старец у себя в скиту, принимает редко и с разбором. Причем чем громогласней и пышней к нему пожаловать — в золоченой карете, да с глашатаем, — тем меньше шансов на прием. Для совсем непонятливых на тропинке лежала скромная сухая лесина. И убрать-то легко, но надо ли?

Ладно, как идти к будущему святому, если не per pedes apostolorum — апостольскими стопами. Тем более погода прекраснейшая, лес прогулочный. Оставили экипажи возле условной границы. Еремей был готов пойти на наивысшую для себя жертву — отлучиться от лошадок. Я сказала: со мной и Лизонькой Зефирка, а она, пусть уже немолода, по охранным качествам равна двум мужикам.

И мы отправились к лесной келье. Все-таки я давно не гуляла так по соснякам. Воздух — реанимационный воздушный коктейль. Черника давно отошла, зато брусника налилась до потребительского качества.

Я не удержалась, сошла с тропинки, сорвала горсточку, другую. Лизонька и Зефирка умчались вперед.

Еще три ягодки — и пора догонять.

— Зефирка! Маменька, мама! Сюда!

Голос дочки был такой, что я выронила ягоды и поспешила на крик и собачий лай.

Выскочила с тропки на прогалину. Замерла…

А револьвер-то — в чемодане. А чемодан-то — в экипаже. А Зефирка не спасет — ее саму спасать надо.

Картина была такова. В конце тропинки — скромная избушка-землянка. Посередине тропы замершая Лизонька. А к ней медленно, но уверенно приближался громадный медведь. Медленно, потому что перед ним прыгала Зефирка. Косолапый останавливался, взмахивал лапой, собака отскакивала, зверь двигался дальше.

Еще несколько шагов — и или мишка дойдет до Лизоньки, или собака вцепится в него. Я не сомневалась именно во втором варианте, как и, увы, в последствиях. В одиночку даже кавказской овчарке медведя не одолеть.

Бежать бы им. Но как прикажешь, если одна остолбенела, а другая остервенела?

— Радость моя!

Я так перепугалась, что решила — почудилось. Нет, и вправду эта странная реплика донеслась от избушки. Из нее вышел немного сгорбленный старец и зашагал к нам.

— Радость моя, — повторил он. — Христос воскресе!

— Воистину воскресе, — слегка растерявшись, ответила я. А еще, каюсь, подумала: если святой, так, может, отдаст себя зверю в пищу вместо моей дочки и собаки? Или нет, так буддистам положено?

Но жертва не потребовалась. Медведь остановился, да и Зефирка умерила активность: села, высунув язык, и глядела настороженно.

— Я с Потапычем давно дружу, — пояснил старец, неторопливо приближаясь к нам. — Пострадал я как-то от лихих людей, а его рядом не оказалось. Он с той поры старается поближе держаться и посетителей, которые ко мне идут, проверяет — нет ли умысла лихого. Псица-то у вас верная, не испугалась.

Подошел, положил правую руку на плечо медведю, левой погладил Зефирку. Показалось или нет, но собака взглянула на косолапого, и оба кивнули друг другу.

Сейчас должен спросить: что привело тебя, дщерь моя, ко мне, смиренному молитвеннику? Но не угадала.

— Говорю я частенько посетителям: чего явились? А вам, Эмма Марковна, иначе скажу: чего же раньше не пожаловали?

Я даже не вздрогнула. У любого уважающего себя кандидата в святые должна быть неплохая информационная служба. Впрочем, учитывая мою коммерческую известность, тут и такая служба необязательна. О торговой барыне Эмме Шторм слыхали в Нижнем и соседних губерниях еще с 1816 года.

Но интересно, почему же я должна была явиться раньше? Ладно, скоро выясню.

— Эмма Марковна, — продолжил старец, — пойдемте в келью, побеседуем. Ваша псица с Потапычем двор посторожат. Дочка, ты проворная да глазастая. Возьми из кадушки семечек конопляных, скоро белочка пожалует, покормишь?

Лизонька согласилась. Она в любом случае не собиралась оставлять Зефирку рядом пусть со смирным, но все же медведем.

Ну а мне пришлось оставить. Правда, после повторного уверения, что мишка не обидит. И мы пошли в келью, оказавшуюся весьма опрятной и хорошо освещенной землянкой.

Действительно, почему я прежде не посетила старца Серафима? Видимо, из-за заочного кредита доверия, тянущегося едва ли не из прежней жизни, когда я не раз видела у коллег маленькие иконки со святым Серафимом да приходилось прощаться с дальней родней на Серафимовском кладбище — извините за цинизм, по близости к метро едва ли не самом удобном в Питере. Опасалась увидеть не подвижника, а что-нибудь вроде «полуфанатика-полуплута» — еще одна пушкинская характеристика Фотия.