Во-первых, я хоть и старалась всеми силами тут прижиться, а осталась собой, человеком, выросшим в двадцатом веке, не в самой плохой стране мира. А во-вторых, ценными кадрами не разбрасываются, даже в крепостничестве. С изъянцем вышел кадр, ну дак или чинить, или в иное место пристроить, где с другого боку резьба. А за просто так выкинуть — глупо. Это если подходить к вопросу с теперешней сугубой практичностью рабовладельца.

И волю Алеше заслужить придется всерьез. За просто так не получится. Там, где кто другой, как Агафья вон, одной заслугой продвинется, ему втрое придется постараться. Если не впятеро.

И мне урок. Не вводи народ в искушение, не ленись лишний раз сама все перепроверить. Потому как слаб человек. Живой он. А в бедности да рабстве — и вовсе бессилен порой удержаться перед соблазном.

От незадачливого юного менеджера Алешки перешли к другим темам. Наконец-то, впервые за целый год, рядом со мной был человек, которому можно было пожаловаться на проблемы. Даже не пожаловаться. А просто не надо ощущать себя сильной, уверенной, безмятежной хозяйкой, приклеившей улыбку на лицо, едва гость пожаловал на порог. Тогда, кстати, улыбки не входили в обязательную бизнес-моду, как в мои времена, но в срабатывали, в качестве непривычной экзотики.

Сегодня же, без улыбки, я могла рассказать мужу о своих проблемах. Тоже финансовых, с Алексейкой уже не связанных. О том, что у меня образовались непредвиденные траты. Некоторых моих весенних и летних работников потребовали помещики — пусть несут осенний оброк. Тут-то я и обнаружила, что, когда в мае-июне вся была в мыслях о перегонных и сахарных заводах, допустила вредные оговорки в нескольких «контрактах». В одних случаях были оговоренные денежные суммы, а вот в других я должна была заплатить работникам тем натуральным продуктом, который от них потребовал бы хозяин, если бы они остались в поместье. А именно — хлебом.

Миша попросил показать трудовые обязательства, написанные дьячком, с моей подписью и корявым мужицким крестиком. Вчитался, усмехнулся, разделил бумажки.

— В этих — да, написано, что люди нанялись за хлеб, а не за деньги. А вот тут ты обязуешься людей хлебом кормить. Не смейся, это в наше будущее время хлеб был социальный продукт. Сейчас хозяин может выставить работникам чан щей пустых, а хлеб пусть свой будет. Вот люди и предусмотрели. Дай мне карандаш, я галочки поставлю на тех бумажках, где можно заплатить деньгами, а не зерном. Жаль, только две таких.

— Жаль, — согласилась я. — Почти седьмую часть урожая отдавать. Ладно, это мелочи. Скоро очередные барыши за патенты придут.

— А, кстати, расскажи чуть подробней, — попросил супруг. — Я в прошлом году лампам удивился, но смотрел тогда глазами служаки нынешней поры: забавно, но то, что сама барыня такое придумала и сделала — не верится.

— Мы, кстати, обоюдные должники, — заметила я. — Пока что не рассказали друг другу, как вживались в новые тела и уживались в незнакомом социуме.

— Время для рассказов найдем обязательно, — улыбнулся Миша, — в обычной ситуации для человека того, в смысле, теперь нашего времени. Когда отправимся путешествовать в одном экипаже.

— Предлагаешь сопровождать тебя в твоих служебных разъездах? — спросила я.

— Или путешествовать в твоем экипаже, в Москву. Не факт, что я встречу следующий год в этой должности.

Я взглянула вопросительно.

— Во-первых, у меня тут новая игра наметилась. Узнай побольше друг о друге. И ты, наверное, догадалась, с кем я играю?

— С тезкой? — предположила я.

Супруг кивнул.

— Он решил Петра подкупить. Еще до истории с Алексейкой. Предложил составлять ежедневные отчеты о моих занятиях — Петр грамотный — и передавать ему. Петр дал ему резкий отворот. Помощников у меня немного, надеюсь, никто больше не клюнет. Ну, если он так — мне-то к чему стесняться? Отправился в Нижний, посетил губернаторскую канцелярию. Тоже заказал справки. Например, есть один скромняжка, коллежский регистратор, который по поручению губернатора записывает в журнал все поездки губернаторских чиновников. Очень будет интересно сверить эти данные с календарем: когда наш котик путешествовал?

— И куда, — кивнула я с улыбкой. Благодаря Лизоньке Миша уже знал, что особый чиновник является дядей-котиком.

— И второе обстоятельство, — продолжил Миша, — когда хотелось бы свалить на козни и интриги, но в этом случае не нужно приумножать сущности, ибо и так все понятно. Напомню, что моя должность не вертикальная, а выборная, и в этом году срок заканчивается.

— Кто же тебя выбирает? — растерянно спросила я.

— Год здесь трешься, Мушка, а не знаешь, — с укоризненной улыбкой ответил супруг. — Выбирает почтенное уездное дворянство, как представителя и защитника своих интересов. Ну а я стараюсь проявить себя защитником общественного спокойствия — чтобы дворянство поосторожней прижимало мужиков и не давало повода себя резать. Показалось уездному дворянству, что в этом году я очень уж активно защищаю мужика, и собираются они отказать мне в доверии.

— И что это значит для тебя? — задала я безусловно глупый вопрос.

— Что я перехожу в категорию «частное лицо». А так как ни мой предшественник, ни я больших богатств не скопили, буду скитаться по поместьям, как король Лир. Начну с твоего, ну, а если…

— Вот не надо королевской лирики, — резко оборвала я его, как делала всегда, если супруг начинал приправлять свои неприятности шутками. — Давай-ка чуть подробней о своей нынешней службе.

Сперва интервью было принудительным, но некоторое время спустя Миша уже без вопросов рассказывал сам, как очнулся в теле своего полного тезки. Наши проблемы отчасти совпали, с той разницей, что в моих легких была вода, а в Мишином желудке помимо болотной тины — изрядное количество крепких напитков. Это вдобавок-то к воспалению легких! Видимо, от сих бед капитан-исправник и перешел в лучший мир.

Отчасти это пошло на пользу: странное состояние еле пробудившегося начальника объяснили комбинацией похмелья, отравления и легочной горячки. Настоятель ближайшего храма, сам оказавшийся в глуши из-за винных злоупотреблений, удивился образованности полицейского, обзывавшего всех псами. Только потом Миша понял, что поп, немного знавший древнегреческий, так интерпретировал его бормотание: «Твою мать, что за кино?»

Он долго болел. Больше месяца. И все это время, по словам денщика, бредил. Горячка держалась цепко, думали уж — все, богу душу отдаст. Но нет, выправился.

Только вот в горячечном бреду утонула почти вся память о прошлом-будущем. И обо мне…

Ну а потом супруг все же встал на ноги и медленно начал возвращаться к своим обязанностям, в чем ему деятельно помогал денщик-камердинер и члены полицейской команды.

И вот тут-то стали по одной выплывать интересные мысли. Но в основном касаемо розыскной работы — плоти и крови моего мужа.

Чтобы их внедрить, требовалось понять свой статус. Миша выяснил, что матушка-Екатерина разделила полицию на городскую и уездную. Официальная его должность именовалась «земской исправник», но к нынешним временам для уважения стали добавлять «капитана». К его удивлению, оказалось, что она относится не к исполнительной, а к судебной власти — земскому суду. Суд — капитан-исправник, трое заседателей от дворянства и двое от экономических крестьян, но последний нюанс не соблюдался.

Еще больше удивили Мишу его обязанности. Они оказались фактически никакими. Надлежало реагировать на жалобы, но в том-то и дело, что их практически не было.

Как, впрочем, не было и оклада по сравнению с «федеральными структурами». Оказалось, что ежегодное жалование земского исправника — 250 рублей. При том, что в Министерстве внутренних дел писец — самая низшая должность — получал 375 рублей в год. Видимо, остальное надо было добирать взятками.

— Как Топтыгин на воеводстве, — усмехнулся Миша. — Ничего не трогай, все само собой идет. Лишь иногда охоться, если видишь добычу. Ну я ж так не мог, сама понимаешь. И начал понемножку расшатывать устои.